Первый — в том, как писатель на одном дыхании говорит о своей искренней симпатии к Советскому Союзу и радостном ожидании советского издания и тут же об удивлении-возмущении по поводу постигших его текст кастрационных купюр. Звучит все это очень влюбленно и благородно, но чем благороднее, тем ведь подозрительнее. Чего-то он недоговаривает или недодумывает.
К моменту опубликования его романа на родине (1963), да и выхода в СССР (1965) Льосе (р. 1936) не было тридцати. Как человека такого возраста его можно понять: молодо — зелено. Труднее понять его как писателя, интеллектуала, социального мыслителя. Удивляет не столько кромсание авторского текста редакторами, сколько явное неумение автора читать завороживший его советский дискурс. Полагаю, что, ослепленный любовью, он невнимательно читал и издательский договор, написанный людьми, прекрасно понимавшими, с кем имеют дело. Так что и правда бесполезняк дергаться.
Но, в общем-то, Льоса отделался легким испугом. Времена были уже вегетарианские. Вот Горькому, Цветаевой, да и Прокофьеву пришлось хуже. Потому что Сталин читал их правильно, а они его — кое-как. В отличие, скажем, от Пастернака, который не зря верил в знанье друг о друге предельно крайних двух начал.
Но вернемся к Льосе и его горячей молодости. С тех пор — хотя и не сразу, а лишь через полтора десятка лет — он успешно разочаровался в коммунизме. И читаем мы не его юношескую исповедь, а постанализ зрелого man of letters[14]. Однако удивление, перерастающее в сарказм, — все то же: молодежное, энтузиастическое, оскорбленное в лучших чувствах. Как будто виноваты только коварно обманувшие его «они», а не он, который, как и всякий влюбленный, был сам обманываться рад.
Второй зазор связан со сценкой у главного редактора издательства. По ее внешнему сюжету, симпатичная молодая женщина-главред вешает на уши возмущенному автору неудобоваримую лапшу, которую он с презрением мысленно отметает. Молодость и женские чары редакторши призваны гротескно оттенить циничную абсурдность ее пуританской аргументации по волнующему вопросу.
Это на поверхности. А в глубине, сквозь соблазнительную недоговоренность, мне видится другое. Знойные 60-е... Будучи приблизительным сверстником пламенного перуанца и немного зная советских редакторш, я не могу не дать воли своему воображению. И оно рисует картины, которые резали бы глаз разве что совершенно уж безнадежно супружеским парам.