Рядом “отступал” скот — гнали исхудалые, недоеные стада, гнали сотни верст. Погонщицы — черные от усталости и забот — охотно делились молоком. Дошли до Матвеева Кургана.
Построились. Дождь со снегом. Комиссар в плащ-палатке зачитал указ об освобождении студентов старших курсов вузов от воинской службы. Удивил: кто-то думает о будущем? Еще можно о чем-то думать, кроме войны? Или дела не так плохи?
— Нет, надо воевать, — отвечаем. Учиться будем после войны. Это был второй акт добровольности.
И вдруг пискливый голос из гущи “солдат-беженцев”:
— Возьмите меня! Я буду талантливый конструктор!
Что за оказия?! Какая забота о “таланте”!
Выходит вперед щупленький солдатик. Ха! Да это же тот самый комсомольский секретарь, что недавно звал нас “защитить грудью, как один”. Но ведь он первокурсник, а указ обозначил рубеж “старших” — не ниже третьего (мы были уже на третьем) курса.
Куда же ты, идейный и талантливый, “лезешь не по чину”?
— Как поступим? — вопрос нам.
— Пусть идет, — говорим с омерзением.
Позже, десятки лет работая в системе Минсудпрома, не встретил того “талантливого” конструктора.
Как необученных, отбирают большую группу, сажают в хорошо оборудованные (нары в два этажа) теплушки — и в Закавказье. Там еще переход в 300 километров к турецкой границе, в Ахалцих (где тридцать лет назад служил и мой отец). Сто дней учебы, тренировок, ночных бросков — и мы радисты. Меня произвели аж в старшие сержанты — командиром отделения однокашников-студентов. Не могу не похвастать: на дивизионных учениях принял контрольную шифрограмму без ошибок. Рация-то — 5АК — наипримитивнейшая, пятиламповая.
Ничего не слышал, как и дублировавший наш командир, старлей. Просто какие-то дуновения эфира. Оказалось все точно, старлей был в восторге. Из дивизионной газеты приезжали фотографировать. Статейка была, а фото поместили бравого телефониста — мое лицо оказалось постным. Но снимок подарили, он и сейчас — свидетельство в семейном архиве.