Новый Мир ( № 2 2009)

Благополучное долгое детство в прекрасной семье, искреннее и доброе воспитание, выдающиеся учителя и не в последнюю очередь редкостный талант образовали личность насколько гармоничную, настолько же и алмазно твердую. С самого раннего детства этот человек обладал такой культурой бытия и светлой духовностью, что ничто не могло поколебать его истинно высоких жизненных притязаний. Трагический опыт дальнейшей жизни только укрепил это потрясающее античное спокойствие: [18] «Но, знаете, ведь он почти никогда не смеялся, — вспоминает его сын. — Это понятно, после таких переживаний! Еще много лет после выезда из России он по ночам просыпался, потому что ему снилось, что приехали его „забирать”. <…> Путем таких испытаний он и приобрел некоторое мужество. В нацистское время это особенно ясно проявилось <…> такое у него было внутреннее спокойствие, знаете, как у Энея: когда, после тяжких переживаний, он уехал из Трои, то ничто больше не могло его напугать» [19] . С этим полным достоинства спокойствием обладатель «русских корней» продолжал делать свое дело в нацистской Германии — сочинять музыку, обучать сольфеджио, гармонии, композиции студентов Высшей музыкальной школы Штутгарта, переехавших в Тросинген (Южный Шварцвальд): «Вскоре после нашего переезда Эрпф переправил мне письмо <…> в котором выражалось неодобрение по поводу того, что наши студенты и я никогда не приветствуют друг друга в общественных учреждениях: „Хайль Гитлер!” — а: „Бог в помощь” <…>. Я попросил руководителя партии поставить себя на мое место. Половина студентов <…> были <…> дунайскими швабами, которые, помимо прочих причин, приехали в Германию для того, чтобы иметь возможность открыто приветствовать друг друга их традиционным „Бог в помощь!”. Просто невозможно объяснить им, почему они не могут даже приветствовать друг друга таким образом в их собственном швабском отечестве». «Поскольку у меня еще продолжались занятия по классу композиции в штутгартском отделении Высшей школы <…> я отправлялся в Штутгарт каждые две недели <…>.

С лета 1944 года поездки становились все более и более затруднительными, потому что следовало быть готовым попасть под участившиеся воздушные налеты и идти пешком <…>. В этом путешествии я вынужден был дважды падать на землю, чтобы спастись от обстрела авиации, атакующей на низкой высоте с бреющего полета. Однажды ночью, в феврале 1945, я пешком преодолел расстояние в st1:metricconverter productid="35 километров" w:st="on" 35 километров /st1:metricconverter <…> под проливным дождем и пронизывающим ветром».

Это первая (и единственная) книга свидетельствует о Г. фон Альбрехте с удивительной полнотой. Менее двухсот страниц воспоминаний заключают не только подробную биографию (и личную и творческую, кроме последнего десятилетия жизни) самого Альбрехта, но и удивительную историю его «типичной» для своего времени интеллигентской семьи, портреты десятков музыкантов, художников, поэтов России и Германии, характеристики исторических событий, описания и обсуждение музыкально-культурологических концепций и проблем 1920 — 1950-х годов, а также тщательно воспроизведенную историю внутренней жизни автора.

Георг фон Альбрехт, очевидно, обладал выдающейся памятью «о себе», начиная с нескольких месяцев от роду; его стремление понять себя — чуть ли не болезненно: «Я вижу себя трехлетним, сидящим в кресле, и слышу свой настойчивый вопрос: „Где я?” <…> „Вот здесь мои руки, ноги, голова, но где я?” <…> Я захлебывался от слез и отчаяния. И в конце концов мама успокаивала меня <…> „Разве мы не там, где бьется наше сердце?”» И, при всей удивительной ясности сознания, в его жизни постоянно некое таинственное присутствие «невидимого мира». Контакт с неведомым существовал с первых детских молитв на непонятном церковнославянском языке, продолжился в кризисные годы учебы и увлечения наукой, в дальнейшие годы разочарования в вере родителей и учителей [20] , увлечениях греческим язычеством, буддизмом, антропософией — и был окончательно восстановлен обретением прежней веры перед лицом гибели. Всю жизнь он видит пророческие и мистические сны: