Иногда длинное и очень важное “прозаическое” рассуждение Слуцкого сжимается до четырех рифмованных строчек, даже до одной строчки. В “Записках о войне” Слуцкий рассуждает о причинах “любовей” девушек к оккупантам. Среди прочего он пишет: “20 лет наглядная пропаганда наша внушала девушкам идеал мужчины — голубоглазого , статного, с белесыми северными волосами. Эсэсовские блондины были предвосхищены наивными плакатами”. Для Слуцкого это важно. Он — в оппозиции к этой эстетике “наглядной пропаганды”. В поэзии Слуцкий так описывает пленного, сдавшегося на милость победителей, готового сплясать и спеть, если его об этом “попросят”: “Веселый, белобрысый, добродушный, голубоглаз, и строен, и высок,
похожий на плакат про флот воздушный,стоял он от меня наискосок” (курсив мой. —Н. Е.).Победителями оказываются вовсе не те, кто похож на плакат.Иногда большое стихотворение, не баллада даже, а ода, становилось опровержением короткой, между делом брошенной фразы в “Записках...”: “Писаря оглупляли геройства ежедневной нормированной „героикой” политдонесений”. И целое стихотворение в ответ, в возражение самому себе: “Писаря”. “Дело, что было Вначале, — сделано рядовым, но Слово, что было Вначале, — его писаря писали... Они обо всем написали слогом простым и живым, они нас всех прославили, а мы писарей не славим. Исправим же этот промах, ошибку эту исправим и низким, земным поклоном писаря поблагодарим!”
Иногда, наоборот, короткое деловое жестокое замечание “Записок о войне” кажется саркастическим комментарием, опровержением патетики стихотворных строчек, написанных позже. В стихах: “Мы говорили не о самом главном, мечтали о деталях, мелочах, — нет, не о том, за что сгорают танки и движутся вперед, пока сгорят...” В прозе словно бы пояснение: “...многие танкисты горели в танках, потому что знали, что потерявших материальную часть отправляют в нелюбимые и опасные пехотные роты”.