Новый Мир, 2000 №03

“Мне известны правительственные установки об обращении с пленными. Их выполнение срывает не жестокость, не мстительность, а — лень. Мы — народ добрый, но ленивый и удивительно не считающийся с жизнью одного человека”. Среди попыток Слуцкого победить лень доброго народа, пробудить “чувства добрые” к одной-единственной человеческой жизни был “рассказ в стихах” (по сути дела — баллада) “Немецкие потери” — стихотворение, выросшее из нескольких зпизодов “Записок о войне”. В “Немецких потерях” пленный враг увиден не как представитель безличной силы (“...я радовался цифрам их потерь: нулям, раздувшимся немецкой кровью”), но как просто-человек, веселый, белобрысый, добродушный, голубоглазый, стройный, высокий. С ним говорили, беседовали, он “на гармошке вальс крутил”. Он — оказывается — такой же “карандаш”, такая же “спичка-палочка”, как и бойцыпо этусторону фронта. Поэтому, когда его приходится убить (“да только ночью отступили наши — такая получилась дребедень”), — его становится жаль. (“Мне — что? Детей у немцев я крестил? От их потерь ни холодно ни жарко! Мне всех — не жалко! Одного мне жалко: того, что на гармошке вальс крутил”.) Выдернутый из орды нашествователей становится объектом жалости, потому что он — один. Раздавленный колесами истории, ее объект, а не субъект — в таком качестве удостоен жалости.

Эту, если хотите, философскую мелодраму Слуцкий “свинтил” из двух эпизодов, записанных почти по горячим следам. Два обыденных обыкновенных обычных для войны убийства (как муху прихлопнуть, так и фрица убить) в балладе “выправлены”, “преобразованы”. Для чего? Наверное, чтобы внедрить в общественное сознание простую мысль, простое “мыслечувство”: “Если враг не сдается, его не уничтожают. Его пленяют, его сажают в большой и чистый лагерь и заставляют работать восемь часов в день, не больше”.