Новый Мир, 2003 №01

И все же выделяешь кого-то скорее по привычке, отдавая дань неписаной традиции, о которой говорилось выше. Тут радуешься, что не ошибся в Елене Пановой, чья Сонечка, совершенно лишенная национальных “определенностей”, вызывает абсолютное доверие именно простотой всех произносимых слов, безо всякого лукавства и прикрас... Увлекаешься Ольгой Литвиновой, которой не составляет труда внезапной сменой интонации, поворотом головы, походкой “изобразить” гордую полячку, между тем как в той только-то и есть что польская кровь, а в остальном — беспризорное, детдомовское детство, жалкость, склонность к мелкому воровству и раннее приобщение к тому, что ныне зовется “коммерческим сексом”...

Говоря о “Сонечке” и о других спектаклях нынешнего сезона, сразу вспоминаешь, что той же “командностью” были отмечены и некоторые спектакли в не слишком отдаленном прошлом. В “Облом off” Михаила Угарова, в “Пластилине” Кирилла Серебренникова сколько бы ни пытались выделить кого-то одного (или двух-трех), такое выдвижение оказывалось насильным, натужным, нарушающим саму природу этих спектаклей, принцип их самоорганизации. В нихшум временислышнее отдельных актерских голосов.

Так складываются “Египетские ночи” Петра Фоменко: пронзительность и поразительность игры здесь почти одинаково касаются каждого, но голос Фоменко, говорящий на том самом языке “шума времени”, существеннее одиночного трепета, отдельно звучащей ноты. Соединив в своем спектакле “Египетские ночи” Пушкина и Брюсова, смонтировав пушкинские упоминания о Клеопатре (как прежде уже пытался соединить эти тексты в своих “Маленьких трагедиях” Михаил Швейцер), Петр Наумович “вбрасывает” в наше время и в наше сознание далекие от нашего времени и нашего сознания представления о жизни и о страсти. Чего, собственно, стоит жизнь? И чего, собственно, стоит страсть? И чего меж ними стбоит слово (всегдашний вопрос Фоменко)? Проникаясь изяществом предлагаемой игры и затейливостью режиссерской мысли, актеры с удовольствием отказываются от претензий на свое театральное первородство. Они готовы быть чернильницей, “такою дрянью” (то есть вдохновением), чтобы через мгновение преобразиться — и погибнуть после ночи с Клеопатрой. И что с того, что топором послужит обыкновенное писательское перо...