Новый мир, 2004 №02

Российский историк и архивист Н. П. Павлов-Сильванский был первым среди отечественных специалистов, использовавшим понятие «феодализм» для описания социально-экономических и социально-политических реалий Древней Руси киевского и удельного периодов. Рассматривая почвенные особенности системы отношений «сеньор — вассал», ученый подкреплял свои тезисы свидетельствами источников, в которых часто встречалось выражение «заложился за» такого-то и такого-то боярина. Думается, доживи Павлов-Сильванский до славной эпохи «парада суверенитетов», он немало удивился бы тому, что древнерусская конструкция «заложился» вошла в активный вокабуляр региональных чиновников России постсоветской. Мэры стали «закладываться за губернаторов» (что было более частым явлением), а губернаторы (что встречалось гораздо реже) — за главу Российского государства. Российский федерализм, о необходимости построения которого так долго говорили активисты «Демроссии», оказался нимало не похож на книжные образцы федеративных систем Европы и Северной Америки. К концу ельцинской эпохи публицисты стали довольно часто играть словами «феодализм» и «федерализм». Слишком уж феодально-партикуляристский оттенок наблюдался у российского федерализма. Но в чем состояла его специфика и есть ли у него реальные перспективы — вопрос, который до сих пор остается без ответа.

После распада Союза ССР многие политики и эксперты предрекали, что та же участь постигнет и Россию. Эти прогнозы подтверждались многочисленными фактами. Возникновение осенью 1991 года фактически независимой Ичкерии, активные политические выступления и референдум о независимости в Татарстане, напряженность в отношениях между ингушами и осетинами (которая вылилась в открытый конфликт в 1992 году) отчетливо говорили, что будущее России как целостного суверенного государства туманно и непредсказуемо. Неуверенность в возможности сохранить единое Российское государство демонстрировали и наши сограждане. Согласно данным социологического исследования, проведенного в марте 1992 года экспертами Российского независимого института социальных и национальных проблем, 62,2 процента респондентов заявляли: «Дело идет к тому, что межнациональные конфликты могут привести к развалу Российского государства». Исследования же, проведенные после 31 марта 1992 года (то есть после подписания Федеративного Договора), неизменно фиксировали сокращение числа уверенных в распаде России по сценарию СССР. Так почему же у Ельцина все-таки получилось то, на чем обжегся Горбачев?

В постсоветский период поиски параллельных сюжетов в истории России и Германии стали своеобразным правилом хорошего тона в сообществе политологов. Компаративистский анализ социально-экономической и политической ситуации в постсоветской России и Веймарской Германии явился основой политологических исследований А. Л. Янова (см. его работы «„Веймарская“ Россия» — «Нева», 1994, № 3–6; «После Ельцина. „Веймарская Россия“». М., 1995). Сравнение постсоветской России и Веймарской Германии — отличительная черта сочинений и публичных высказываний не только политиков либерально-демократического спектра. В 1996 году лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов, мотивируя свой выбор в пользу Бориса Ельцина, заявил: «Лучше престарелый Гинденбург, чем молодой Эрнст Тельман». Спрос на «сравнительно-исторический метод» был особенно велик в периоды острых кризисов. «Призрак Веймара» бродил по России и в сентябре 1993 года, и после пресловутого «черного вторника» и августовского дефолта, и во время непродолжительного примаковского царствования, и накануне страстей вокруг импичмента. Будь наши аналитики поскромнее, оценивай они политическую культуру отчизны не по относительно высоким цивилизационным меркам Веймарской Германии, увидели бы они иные компаративистские соблазны.