Новый мир. № 3, 2003

Главный редактор журнала беседует с автором первого в России романа о жизни Андерсена («Сын башмачника», М., 1998). «…Андерсену помогла стать гением именно его близость к Богу. Он всегда молился в трудные минуты жизни. Это же делают герои его произведений. <…> Мы знаем только главные сказки Андерсена. А ведь у него более 170 отдельных сказок и историй. Пользовался в дореволюционной России успехом его роман „Импровизатор“. Сейчас переизданы „Импровизатор“ и „Только скрипач“. Именно Андерсен, на мой взгляд, оказал наибольшее влияние на русскую литературу за последние полтора века. В подсознании с детства — его лиризм, темп речи, взгляд на мир. Я вижу влияние Андерсена в творчестве Набокова и Платонова, которых в ряде произведений можно рассматривать как гениальных сказочников. Андерсен мечтал побывать в России; к сожалению, этого не произошло. Но другая его мечта — иметь автограф Пушкина — сбылась».

Илья Тюрин. Письмо А. И. Солженицыну. — «Илья». Альманах. 2002.

«Даже не надеясь на то, что Вы будете держать это письмо в руках, в душе, может быть, питая зачаток мысленного ответа, я посылаю его просто потому, что любой Ваш адрес, где бы Вы ни жили, — это адрес персонифицированной, одушевленной России, это адрес, который уже сам по себе ответ на каждый искренний возглас. Читая Ваши книги — вплоть до последней, — я чувствую, что Вы несете в себе будто осколочек той страны, которой могла бы стать Россия, не будь на ее пути вековых завалов — и далеко позади, и еще в грядущем. Зло наступает на нашу родину не обязательно со стороны Кремля или в виде пушек НАТО — оно копится в любой точке пространства, и воевать нам приходится на миллионах фронтов. Но, может быть, только один из таких фронтов имеет свой почтовый адрес, посылая мое письмо Вам, Александр Исаевич, я знаю, что ни само оно, ни слабая подмога, выраженная в нем, не пропадут даром…»

Даже в вышеприведенном зачине видно, какой незаемный зрел в мальчике стержень. В альманахе, кстати, помимо стихов и дневниковых записей публикуются некоторые философские и культурологические статьи Тюрина.

И в сторону: откроешь недавно изданный в серии «Современная библиотека для чтения» сборник «избранных эссе» известного Г. Шульпякова («Персона grappa», глава «Париж. Урок настоящего времени») и читаешь с тоской, как он (род. в 1971), будучи студентом МГУ, одним из «перманентно поддатых юношей», таскал в сумке книжку Солженицына. Зачем? Дабы поменять в «обменнике» на «действительно нужную книгу» («пророчества же Александра Исаевича [мы] считали безвкусными прежде всего с эстетической точки зрения и не придавали им значения, о чем жалеть и по сей день не стоит»). А ведь небось и двух страниц не прочли, перманентные.

Ричард Уортман. Изобретение традиции в репрезентации российской монархии. Авторизованный перевод с английского М. Долбилова — «Новое литературное обозрение», № 56 (2002, № 4).

«Изобретение традиции в России использовалось для поддержания мифа, который требовал впечатляющих обновлений и резких разрывов преемственности, чтобы утвердить образ недоступной и неотразимой власти. В этом контексте изобретенные традиции едва ли могли породить чувство единого исторического прошлого. Новые традиции ставили под сомнение старые и вели к разрушению ауры величия, прославлявшей императорскую власть. На взгляд критически настроенного Павла Милюкова, избыток традиций был равнозначен полному их отсутствию». Семьдесят страниц отдал журнал теме репрезентации власти («Символы и нарративы монархии»).

Станислав Фурта. Кто там идет? — «Литературная учеба», 2002, № 5, сентябрь — октябрь.

«Ну почему, почему у вас все устроено с таким беспросветным идиотизмом? Мы там наверху тоже испытываем голод… По вам… И знаешь почему? В природе необходимо равновесие. Для его сохранения надо породу вашу периодически прореживать безвременными кончинами. Понял? Да оставь тебя в живых и забери мы вместо тебя бедолагу Дантеса, что бы ты еще мог натворить!..»

И т. д., и пр. Сие полотно представляет последние дни Пушкина, а в данном случае вы читали фрагмент монолога беса у постели раненого поэта. Причем монолог исходит то из дьявольского силуэта, то из припавшей к изголовью Гончаровой. Вроде как и через нее прет дьявольская чернуха. Впрочем, градус монструозной пошлятины у Фурты не везде одинаков. Ведь он хочет «как лучше», душой, так сказать, болеет. Особенно неловко читать последнюю исповедь Пушкина перед Божественным причащением. Две с половиной страницы читательского стыда за Фурту.

Валерий Черешня. Стихи. — «Звезда», 2002, № 11.

<…> И ты готов вобрать непредставимость воли,
Простертой белизны скрипучее жилье,
Пока еще ты жив и на булавку боли
Не наколол Господь сознание твое.

Этюды о Бродском. — «Новое литературное обозрение», № 56 (2002, № 4).