Новый Мир ( № 6 2005)

Много ли я узнал о старухе за недельное общение за самоваром? Так, кое-какие факты, смутные догадки, предположения. Жизнь вылепила ее из противоположностей, где мудрость уживалась с наивностью ребенка, сентиментальность — с грубостью, слезы — с беспричинным смехом. Она могла “взбрыкнуть копытом” и обидеть ни в чем не повинного человека. Однако даже выходки ее были чисты, в них не было ни капли того бездушного автоматизма нынешнего быдла, у которого все взвешено, рассчитано и подсчитано.

Я помню, как в горницу забежали две соседские девочки Леночки, две смешливые подружки-болтушки: одолжи соли, Пименария Васильевна? На самом деле они стреляли глазками в мою сторону и пытались наладить свойскую беседу. Интересно ведь: не каждый день видят столичного жителя, тем более писателя, да еще и с бородой!.. Ой, как вспыхнули тут глаза у бабки Пимы! Она честила подружек с непритворным материнским усердием, поминая “Бога, крестителей и их заместителей”, матюк погоняла матюком — а в конце поставила такую “точку”, что уши мои не выдержали. “Сквернословие — один из смертных грехов”, — раздраженно сказал я и за весь вечер не обмолвился с ней и словом. “Извини, владыко, не выдержало лыко”, — вроде как шуткой отделалась она...

“Резко континентальные” переходы от мимолетной веселости к безотчетному гневу, от праздного суесловия к затяжному молчанию, все эти повелительные “сходи”, “принеси”, “наколи” могли вывести из себя кого угодно, а я ведь тоже не сахар. Наверное, чтобы до конца понять старухину душу, вычерпать ее, так сказать, до самого дна, нужно было пожить с ней месяц-другой, а не семь дней.

Настоящий удар пришлось испытать в день отъезда. Рано утром над Баской Выставкой, как прыгуны с трамплина, разлетались самолетики местной авиации, и я заспешил в сельский аэропорт. Она проводила меня до крыльца, перекрестила трясущейся рукой, по церемонному северному обычаю поклонилась низко в пояс — и вдруг как обухом по голове:

— Ты вот что, милой человек, ты мне пачпорт свой покажи...

Какое-то время я стоял на месте, остолбенев.

— Вот тебе и охти-мнеченьки! — вырвалось у меня. И достал не только паспорт, но и командировочное удостоверение с печатями.

Неловко пряча глаза, бабка Пима попыталась объясниться:

— Мы дак последние будем по реке-то. А дальше все лес да бес... Не обижайся... Время уж больно ненадежное...

Я еще раз поблагодарил ее за гостеприимство, вскинул рюкзак на плечо и, круто развернувшись, зашагал в сторону аэропорта.