Ну а сейчас я сидел у иллюминатора среди воздушных пожарных, к которым напросился в рейс, чтобы посмотреть сверху, что там с экологией. По всему чувствовалось, что ребята соскучились по настоящему делу: пожаров нет уже больше месяца. Однако дежурств никто не отменял, и вот приходится ходить по утрам в аэропорт, сдавать зачеты по воздушной тренировке и ждать очередного “класса горимости”, чтобы подняться в воздух и прыгнуть на дымящийся лес. Но что-то не дымили леса в округе, не слышно было о пожарах и в других районах области; оттого и скучали десантники, бравые, отчаянные парни, и со скуки травили смачные анекдоты...
Я не отрываясь смотрел на землю, раз или два заметил тонкие струйки дыма, но при ближнем рассмотрении они оказались невинными рыбацкими кострами. Мы спрямили крутую петлю Мезени, и снова потянулись нескончаемые зеленые версты с пузырчато-ядовитыми трясинами и провалами густых синих озер, стали попадаться старые вырубки со стволами умерших деревьев и рубчатыми следами от тракторов.
Вот лесовозная колея вильнула в сторону, и я увидел праздничную, как домотканое полотно, поляну, сплошь усеянную розовыми султанами иван-чая и молодыми березками. Светло-зеленые кудрявые деревья-подростки радовали глаз; нежнейших оттенков изумруд заливал мезенскую тайгу.
— Красиво-то как! — не удержался я. — Скорее всего, здесь поработали лесники. — И в ответ услышал хохот десантников.
— Потемкинская деревня! — с мрачной злостью изрек кто-то из пожарных. И все вместе, перебивая друг друга, они стали посвящать меня в больные вопросы северного леса. Оказывается, вся эта зелень, ежегодно прирастающая, только зеленому новичку может показаться такой праздничной. На самом деле, если приземлиться, картина совсем не радостная, а почти бутафорская, “потемкинская”. В сущности, весь этот кудрявый самосев прикрывает сверху гниющие и обезображенные пни, суки и вершины, оставшиеся после рубки. Ведь лесозаготовителей интересуют только крупные литые стволы, из которых можно получить два, от силы три бревна, остальное они выбрасывают. И получается как в стихах соловецкого поэта-узника: “Внизу — тюрьма, вверху — богослуженье”. Порубочные остатки гниют, заражают закорышем здоровые насаждения, хотя внешне все выглядит вполне благопристойно. В сущности, это смердящий труп, закрашенный румянами. Чтобы вырасти здесь спелому лесу, потребуется около ста лет, пока не сгниют без остатка все пни, суки и вершины, и только тогда начнет подниматься хвойная поросль...