Новый Мир ( № 6 2007)

Литературные влияния у Новикова говорят о силе его оригинального поэтического мелоса. Лишь изредка мелькнет у него не вполне органичная не своя интонация — то бродская (“и субъект существует в гостиной и клетки за счет”), то цветковская (“Какая жуть: ни слова в простоте. / Я неимущ к назначенному часу. / Консьержка со звездою на хвосте / крылом высоким машет ишиасу”). Но такие случаи единичны. Как власть имеющий, он сам изысканно и непринужденно переплавляет чужое слово в собственную прямую речь.

Цитатный пласт поэзии Новикова — отдельная интереснейшая тема. В поэзии позднесоветского андеграунда, особенно у авторов, знакомых с опытом концептуализма, густая цитатность обретала почти обязательный характер. Новиковские игры с аллюзиями и реминисценциями своеобразны, они отличаются и от центонного пиршества Т. Кибирова или М. Сухотина, и от черного юмора жонглирования штампами у А. Еременко, и от метода хирургически точного, естественного вплетения цитат в ткань собственного стиха до полной их неразличимости у С. Гандлевского.

Новиков не часто воспроизводит клише и раскавыченные цитации буквально. Обычно он легко наслаивает аллюзии, как волны в океане, и они переливаются, мерцают, подталкивая одна другую. В то же время цитатность у него внешне намеренно сглажена, стыков и швов не видно. Вот отдельные примеры.

“Учись естественности фразы / у леса русского, братан, / пока тиран кует указы. / Храни тебя твой Мандельштам”, — начинает Новиков ядовитое восьмистишие. Л. Леонов с “Русским лесом” здесь маловероятен, хотя кто знает. Б. Окуджава (“Пока безумный наш султан / сулит дорогу нам к острогу…”) уже ближе, но это тоже скорее “мерцающая”, не вполне отчетливая аллюзия. Однозначен прямо названный Мандельштам (“Как подкову, дарит за указом указ — / Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз”), по-пушкински воспринимаемый в качестве талисмана (“Храни меня, мой талисман...”), только одушевленного и обладающего именем собственным. Но этот катрен — и саркастический отклик на строки Д. Самойлова: “Учусь писать у русской прозы, / Влюблен в ее просторный слог, / Чтобы потом, как речь сквозь слезы, / Я сам в стихи пробиться мог”.