— Еще бы! — усмехнулся отец горьким воспоминаниям. — Мои прогнозы не сбывались, россияне наступали, и было похоже, что Наливайченко был прав, призывая к бескомпромиссной борьбе. Люди косились на меня и злобно шептались за моей спиной. В общем, популярной личностью меня было назвать сложно. Но вскоре обо мне все забыли. После нескольких полетов беспилотников, по которым на этот раз никто не стрелял, на рассвете 25-ого июля на горизонте перед нашими укреплениями показались сгустки пыли, свидетельствующие о приближении танков. Сердца людей сжимались от страха и гнева, и в тот момент мало кто верил, что удастся избежать кровавой сечи. Но артподготовки без предупреждения, как предсказывал Симоненко, не последовало. Грозные танки «Черный орел» и приземистые бронемашины пехоты, двигаясь развернутой цепью, замерли где-то в полукилометре от лагеря, там, где начинались минные поля. Орудия смотрели в сторону укреплений, но залпов не последовало. Стало очевидно, что перед боем будет разговор. В составе парламентеров, вышедших из лагеря некоторое время спустя, был и ваш покорный слуга. Признаюсь, то был один из самых жутких моментов в моей жизни — когда я вышел из приоткрывшейся калитки на пустошь и засеменил по узенькой тропинке между минными полями в сторону танков, замерших на огневых позициях. Тогда я и сам едва верил, что удастся предотвратить побоище. Но уже через час мы вернулись с вестью, что командир россиян, майор Хаустов, предлагает обменять боеприпасы и фильтры к противогазам на продовольствие и топливо. Его солдаты до того отощали и вымотались, что были похожи на скелеты, обтянутые камуфляжем, а техника была в шаге от того, чтобы остановиться. Россияне принадлежали к экспедиционному отряду, высланному из ЮНР генерала Ильина на поиски ресурсов. По словам командира, ситуация у них в «республике» была тяжелой: запасы продуктов истощались, личный состав косила «мексиканка», все больше солдат дезертировали и сбивались в банды. Генерал Ильин заявлял, что он получает приказы от Верховного главнокомандования, однако почти никто из офицеров ему уже не верил. Враждебных намерений в отношении нас майор не имел. Сказал, мол, во-первых, «все-таки братья-славяне», а во-вторых — все обиды впору уже оставить в прошлом. Вглядываясь в черты лица Хаустова, я не увидел в нем ничего изуверского. Обычный мужик средних лет — утомленный бесконечной борьбой за выживание, небритый, седеющий, со впалыми щеками и синяками под глазами. Берегущий последние сигареты и думающий, как лучше поступить, чтобы его солдаты — пацанята едва ли не школьного возраста, не померли с голодухи. Чем-то он был похож на полковника Симоненко. Чем-то — на меня самого. Даже сложно поверить, какие соображения могли заставить таких похожих людей воевать друг с другом, и не просто воевать — стереть с лица Земли всю человеческую цивилизацию.
Хотя в комнате не было человека, не знавшего самого факта и результатов переговоров с россиянами, но все слушали папу, затаив дыхание — не каждый день услышишь откровения очевидца тех событий с такими подробностями, которые не сохранились в анналах истории.
— В лагере практически не осталось бензина, не говоря уже о еде, но мы все же сумели убедить совет, что половину оставшихся запасов надо отдать россиянам, чтобы те уехали. Взамен благодарный командир передал нам несколько ящиков патронов разных калибров, а также оставил два танка и четыре БМП — техники все равно было слишком много, чтобы заправить и увезти ее всю. Симоненко остался доволен обменом. Бронемашины окопали по периметру лагеря, и они серьезно усилили его оборону. Они, кстати, до сих пор в строю. В ночь с 25-го на 26-ое россияне уехали. Люди наблюдали за удаляющимися силуэтами машин, стоя на баррикадах. А когда те скрылись за горизонтом… вдалеке раздался грохот выстрелов и взрывов.
Все и так знали, что произошло дальше, включая и меня. Но папа счел нужным все же окончить историю: