Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая

— Позже стало известно, что казаки атамана Наливайченко устроили на пути бронетанковой колонны засаду. В яростном бою, продлившемся всю ночь, погибло не менее ста казаков. Понеся потери, россияне организованно отступили на северо-восток, на прощание вызвав ракетный удар по позициям нападавших. Тень того ночного побоища до сих пор висит над Генераторным. Все усилия людей, стремящихся к миру и согласию, в один миг стали прахом. Россияне, с которыми удалось расстаться по-доброму, теперь были убеждены, что стали жертвой подлого предательства. Что до казаков, то они винили людей, оставшихся в лагере, в трусости и пособничестве врагам. Говорят, среди них упрямо бродил слух, что кто-то из лагеря предупредил россиян о засаде, и именно этим объяснялись такие большие потери. Если и ранее они не желали иметь с «лагерными» ничего общего, то теперь жгучая неприязнь превратилась в настоящую ненависть. В конце концов 3-го августа, вопреки запрету атамана Наливайченко (по крайней мере, я верю, что атаман не отдавал тот приказ) один из его сотников повел разъяренных мужиков на штурм лагеря, чтобы, как они кричали, «вздернуть скотину Симоненко и его приспешников». В лагере в то время тоже было неспокойно. Изголодавшиеся люди винили полковника и его соратников, к которым приписывали и меня, в том, что мы отдали часть драгоценных припасов россиянам. Пятеро из членов совета заявили, что больше не желают заседать под предводительством Симоненко. Вокруг «штаба», окруженного гвардией полковника, собралась толпа недовольных. Когда казаки пошли на приступ, в толпе раздались призывы не стрелять в них, открыть ворота, пропустить казаков к Симоненко и помочь им «расправиться с тираном». О том, что произошло дальше, я вспоминаю без малейшего удовольствия… но я не могу осуждать этого.

— Да, — кивнул Думитреску. — Сохранение порядка иногда требует жестких мер.

— Странная у вас логика, скажу я вам, — путаясь в выражениях, проворчал Коваль-старший. — Как речь была о русских, то «Мир прежде всего!», и все такое прочее. А тут наши собственные братья — и «жесткие меры», «не осуждаем», совсем другое говорите.

— А что, собственно, случилось? — впервые за время застолья несмело подал голос Боря Коваль.

— Что случилось, спрашиваешь, сына? — хмыкнул Игорь Андреевич. — А то, что по приказу нашего полковника по казакам открыли огонь… ик… из пулеметов и даже танковых орудий. Конечно, это рассеяло почти безоружных казаков. Им пришлось отступить, унося с собой покалеченных и убитых. Толпа недовольных в середине лагеря тоже была жестко разогнана. И тут тоже не обошлось без жертв. Я видел собственными глазами, как баб колотили прикладами, ничуть не церемонясь, даже после того, как они упали на землю. И штыками… ик…кололи. А потом, после краткого разбирательства с дюжину людей… назвали которых — «зачинщики беспорядков»… ик… под дулами автоматов изгнали из лагеря. Те-то, конечно же, направились в станицу. С того дня, ясен пень, станица стала непримиримым врагом Генераторного.

— Да, — к моему удивлению, папа не стал опровергать ничего из сказанного Ковалем-старшим. — То был черный день в нашей истории. Но нельзя отрицать, что тот день также дал толчок к серьезным изменениям внутри общины. Многие люди не могли простить полковнику случившегося. Накопившееся недовольство решениями Симоненко было очень велико и это был вопрос времени, когда это недовольство выплеснется в новом мятеже. Полковник все еще имел вокруг себя четыре или пять сотен верных гвардейцев, готовых стать за него горой и контролировал запасы оружия и боеприпасов, которые позволили бы ему долго еще удерживать владычество. Но делать этого он, к своей чести, не стал. Несколько дней его вообще не видели выходящим из своей палатки. В конце концов к Маргарите Петровне прокрался один из приближенных Симоненко, признавшись, что полковник находится в глубоком запое и совершенно не в состоянии руководить лагерем. Требовалось созывать совет и готовить референдум, который определит дальнейшую судьбу общины. Так у нас и установилась в итоге демократия.

На этом экскурс в прошлое окончился, но тон беседы сохранился — плавно и незаметно шаблонные тосты без чоканий и вежливые поминания умерших перетекли в разговоры о делах более насущных. С каждой следующей выпитой рюмкой разговоры становились все откровеннее и между участниками застолья постепенно установилось совершенное панибратство. Борин папа все сильнее хмелел и вскоре вынужден был отбыть домой под присмотром сильно смущенного Коваля-младшего.

Мама подозвала меня к себе и шепнула, что мое присутствие за столом до самого конца этой затянувшейся посиделки вовсе необязательно. С радостью воспользовавшись этой возможностью, я поспешил к себе в комнату, чтобы выложить несколько свежих фотографий в соцсеть и переговорить с Дженни, которая, должно быть, с нетерпением ждала моего отчета о сегодняшнем мероприятии.