Если подумать, то с какой-то стороны это даже лучше, что я был с Мей до того, как уехать в Австралию и воссоединиться с Джен. По статистике, которую я вычитал в Интернете, более верными являются мужчины, которые до начала отношений познали других женщин. Пишут, что над ними не так сильно тяготеет любопытство и им легче преодолеть соблазны…
Ладно, чего уж там, в душе я прекрасно понимал, что хитроумные оправдания не делают мой сомнительный поступок лучше. И ощущал себя виноватым перед Дженни. Но… случилось так, как случилось. Нет смысла отравлять себе жизнь укорами и самобичеваниями еще и из-за этого — у меня и без того достаточно вещей, по поводу которых я переживаю.
— Ей об этом знать совсем необязательно, — ответил я с деланной беспечностью, посчитав, что не уместно будет обсуждать с Мей тонкости наших отношений с Дженни.
— Все вы, мальчики, одинаковые, — усмехнулась одноклассница, повернувшись ко мне. — Ты, кстати, не вздумай об этом никому рассказать. Вообще никому. Я не шучу, Дима! Если услышу, что ты со своими «пацанами» судачил об этом где-нибудь в раздевалке или столовой — мое мнение о тебе будет навсегда испорчено. Я и разговаривать с тобой больше не стану!
— Не беспокойся — я буду нем, как рыба, — честно заверил я, хоть и понимал, сколь мучительно сложно будет сдержать такое обещание. — Джером, если узнает об этом, еще, чего доброго, убить меня попытается.
Признаться, это действительно могло стать проблемой — достаточно серьезной, чтобы мысль о ней заставила разумного человека, находящегося на моем месте, воздержаться от того, что я сделал. Впрочем, не менее серьезными проблемами, если подумать, являлись и угроза скандала, если о случившемся узнают родителей Мей, и опасность того, что наши с Мей дружеские отношения из-за минутного порыва похоти безнадежно испортятся, и моральная дилемма с Дженни, в конце концов. Но все перечеркнул спермотоксикоз. Я сознавал в душе, что поступаю безответственно — но уколы совести были неглубокими. Они едва ощущались на фоне того блаженства, которое растекалось по всему телу.
— Вот только об этом не надо, ладно?! — фыркнула Мей, которая при одном упоминании о нежных чувствах, которые испытывал к ней Джерри, начинала злиться. — Джером — мой друг. Но его не касается, с кем я сплю — и точка!
— Он считает иначе. Забыла, как он начистил рожу Степке только из-за того, что он заикнулся как-то о тебе в эдаком контексте? — припомнил я. — Я, конечно, не Степка, я никого не боюсь, но не хотелось бы доводить до греха. В конце концов, мы с ним… были когда-то друзьями.
Наши отношения с Джерри потерпели окончательный крах год назад — и, как я был твердо убежден, не по моей вине. Впрочем, к тому времени от этих отношений и так мало что осталось.
Масштаб проказ, устраиваемых Джеромом, рос пропорционального его взрослению — и к четырнадцати годам некоторые из них начали отдавать злостным хулиганством. Из школьных масштабов он вырос в масштабы селения. Все в Генераторном знали сынка Седрика Лайонелла — вечного бунтаря, забияку, хулигана, инициатора всех самых опасных и циничных затей, какие только способен изобрести изощренный ум непослушного подростка.
Я не чувствовал в себе больше ни сил, ни желания переделывать Джерома, но и идти по его стопам не желал — так что наши круги общения постепенно разделились и само общение свелось к минимуму. Впрочем, хоть мы и превратились в принципиальных антиподов, до как-то момента нам удавалось сохранять нейтралитет. Я порицал хулиганские замашки и невоспитанность подобному тому, как Джером высмеивал ябедничество и лизоблюдство, но по некоему молчаливому уговору мы не переходили на личности.
Джером был, пожалуй, единственным, кто способен был сравниться со мной по популярности в десятом «А» классе. К нему тянулись все «неблагополучные» подобному тому, как я был примером для подражания для «сознательных». По мере взросления он лишь усилил свое грубое обаяние, эдакий животный магнетизм, который влек к нему людей вопреки здравому смыслу и неудовольствию родных. Благодаря своей загадочной харизме Лайонеллу удавалось практически всегда оставаться безнаказанным после всех своих сумасбродств — его покрывали не только товарищи, но и многие педагоги. Что до отца, то Седрик Лайонелл продолжал пить все так же беспробудно, и не проявлял ни малейшего интереса к жизни сына. Джером был уверен, что ему все нипочем — но жестоко ошибся.