Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)

На колышках надо мной был растянут плащ-палатка. Уставившись на черное пятно, въевшееся в плащ, я ощутил, как в памяти всплывают призраки вчерашних видений, которые были, как теперь вполне очевидно, не только лишь видениями. Я вспомнил, что кровь принадлежит командиру тройки «комсомольцев», которых мы, вместо того, чтобы ликвидировать и спрятать тела, как полагается, зачем-то оставили живыми в их же машине, наверняка оснащенной датчиками, на подъезде к Генераторному, где их, скорее всего, вскоре найдут их товарищи. Вспомнил, как всю прошлую ночь с плаща обильно стекала вода, на небе беспрерывно грохотал гром, а мы лежали, умостившись на единственном на мили вокруг сухом месте, и были заняты лишь одной мыслью — станет ли та ночь для меня последней. Помню, у меня был невероятный жар. Очень часто меня рвало. Кажется, я продолжал постоянно говорить что-то в бреду. Уверен, что в этих словах не было ничего хорошего. Но она оставалась рядом.

Я вспомнил, как к моему лбу прикасалась холодная, мокрая тряпка у нее в руках. Касание было приятным, хоть почти не снимало жар. Она держала меня за руку, когда меня начинала колотить дрожь. Ласково приговорила мне что-то бессмысленное и успокаивающее, и иногда кашляла своим сухим, болезненным кашлем. А потом, кажется, она плакала. Совсем беззвучно, без всхлипываний и рыданий, и от того почему-то особенно горько. А еще… еще она пела.

Это было нечто вроде детской колыбельной. Совсем простенький, наивный мотив. Неестественный, противоречащий всему, что только существовало в этом мире. Голос у нее был севшим, с хрипотцой, но все же хранил остатки былой звонкости. Ее пение странно гармонировало с шумом дождя, сливалось с ним в какую-то немыслимую симфонию, льющуюся в мой мечущийся в бреду мозг, словно лекарство. Музыка успокаивала. Музыка манила к себе, обещала успокоение.

Нам обоим казалось той ночью, когда я балансировал между горячечным бредом и мертвенной слабостью, что вопрос лишь в том, как скоро я усну тихим сном. Как скоро перестану мучаться и метаться. Каждый из нас мечтал, чтобы эта ночь поскорее осталась позади. Даже если вместе с ней для меня останется позади и все сущее.

— Маричка, — хрипло позвал ее я, едва разлепив губы.

Мне никто не ответил. Я нашел в себе силы, чтобы повернуть голову вначале влево, а затем вправо, и даже пошевелить рукой, ощупывая пространство около себя, но я убедился лишь в том, что ее нигде нет. Пробудившееся сердце забилось чуть чаще. Я ощутил внутри странную пустоту и нарастающую тревогу. Я вдруг подумал, что она ушла. Ушла насовсем.

— Маричка! — снова позвал я.

Страх из-за того, что ее нет, вдруг вернул в мое обессиленное тело силу духа. Я перевернулся на живот, потом присел на четвереньки. С трудом подполз к сваленным у меня в ногах рюкзакам, на которых, как и на плаще-палатке, виднелись въевшиеся бурые пятна. Поверх рюкзаков лежал автомат со сложенным прикладом, но я отбросил его прочь и расстегнул молнию. Я не знал точно, что ищу. Может быть, воду. Пить хотелось просто невыносимо. Ослабевшими пальцами я перебирал какой-то хлам. Сигареты… жевательная резинка… баночка «бессонного напитка» со вкусом кофе. При виде банки меня затошнило. Хотелось воды. Хотя бы грамм простой воды.

Оставив рюкзак, я подполз к дыре меж прогнивших досок пола, где виднелась большая лужа, оставшаяся со вчерашнего дождя. В воде я увидел бледное, осунувшееся лицо мужика, выглядящего куда старше тридцати из-за нездорового вида, темных кругов под глазами, преждевременной седины на голове и щетине. Помимо старого шрама на лбу теперь был еще свежий рубец, длинный и тонкий, рассекающий лицо от глаза до верхней губы. Сложив ладони лодочкой, я зачерпнул грязную воду из лужи и вылил на лицо. Несколько капель, кажется, попали на губы, и я с наслаждением облизнул их. Я выпил бы и всю эту лужу, если бы остатки прочно вдолбленных еще в детстве инстинктов не подсказывали, что содержащиеся в ней радионуклиды укоротят мне жизнь на несколько месяцев. Я выплеснул на лицо и на голову еще несколько ладоней воды, чтобы освежиться. Потом уперся руками в гнилые доски и, не обращая внимание на их натужный скрип, заставил себя встать. Рана на левой руке, усугубившаяся из-за вчерашнего упражнения с веслами, давала о себе знать, но, кажется, за ночь чуть срослась. Ушибленные ребра тоже беспокоили, но боль была терпимой. Поднявшись, я пошатнулся, но на ногах устоял. Зрение было довольно ясным. Очень хотелось пить. И немного даже есть.

Кажется, организм переборол отраву.

— Маричка-а-а! — позвал я ее уже громче.

Вновь подойдя к рюкзаку, я поднял автомат, по привычке вытащил из гнезда магазин, убедившись, что обойма полна. Верно, вчера у меня не было необходимости использовать его. Сняв оружие с предохранителя, вышел на улицу. Прихрамывая, обошел мельницу вокруг, убедившись, что ее нигде нет. Собирался было идти искать дальше, но вдруг понял, что не знаю, в какую сторону.

— Ничего. Она вернется, — буркнул я себе под нос, с непонятной убежденностью.