Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)

Столпившись на расстоянии нескольких шагов от раскаленных углей, над которыми плавно вращался вертел, люди с упоением вдыхали упоительный запах жареного мяса и дыма костра, жадно следили глазами за стекающими на угли потоками жира. Бородатый казак, ловко управляющийся с вертелом, время от времени сурово поглядывал на детей, которые рыскали вокруг, норовя, кажется, отщипнуть себе сочный кусок свинины еще до того, как она будет готова. В тоннеле, по-видимому, была оборудована вентиляция, и все же от обилия дыма было душно и жарко.

В толпе стоял гомон, выражающий восхищение и предвкушение пира.

— Сколько в нем весу-то? Ну центнер же, не меньше!

— Не, где-то восемьдесят кило. Молоденький был хряк. Но здоровый, эх, здоровый!

— Это какой уже за месяц, третий? Не помню я, чтобы когда-то так наедались. Вот времена пошли!

— Молодцы наши охотнички! Выпью сегодня за них не одну чарку!

— И за гостей выпьем! Это ж в честь них такой пир!

Люди с нескрываемым интересом поглядывали на меня и на Маричку. Вопреки ожиданиям, в глазах туземцев преобладало дружелюбие, а не подозрительность или враждебность. Слово атамана, должно быть, многое здесь значило. А может, не так страшны и свирепы казаки, как их малюют?

— Давай сюда, Димка! Садись сюда, рядом со мной! — Джером радушно похлопал ладонью по толстенному бревну, на котором сидел. — Так, а ну-ка пропустите их сюда! Борек, а ты проследи, чтобы им достался самый лучший кусок!

— А то как же, пан атаман! — довольно ощерился бородатый шашлычник. — Они ничего вкуснее в жизни своей не ели, это как пить дать!

— Кстати, насчет «пить». Самогон притащили уже?! Давайте, давайте, не жалейте! Сегодня каждому мужику и бабе можно выпить по чарке, а то и по две. Не каждый день к нам такие гости жалуют. Да и не «гости» это вовсе. Это наши вернулись домой!

Люди с некоторым сомнением осмотрели странного, потрепанного седоватого мужика и затюканную чернявую девушку, примостившихся на бревне рядом с атаманом. Но аппетитный запах свинины не располагал к подозрениям, и они великодушно признали эту парочку за «своих», тем более, что это обязывало их лишь к тому, чтобы как следует выпить и закусить.

— Расслабься, Димон! — Джером с размаху водрузил мне на плечо руку, хватка которой оказалась удивительно крепкой, и по-братски прижал к себе. — Тут все свои! Сейчас поешь, выпьеш, отоспишься. Что бы там у вас ни было, все это позади.

— Мей здесь нет? — оглядывая лица вокруг, переспросил я.

По лицу друга пробежала едва заметная тень, и я внутренне напрягся, приготовившись услышать то, что приходилось слышать раз за разом, едва заходила речь о ком-то из моего прошлого. Прочтя эти мысли на моем лице, Лайонелл поспешил заверить:

— Она здесь больше не живет. Но с ней все хорошо. Насколько мне известно.

Я очередной раз почувствовал, как же о многом нам предстоит поговорить.

— А что Ярик Литвинюк? И эта, как ее там… Кларисса? — спросил я, удивившись, как эти имена, казалось бы, давно забытые, всплывают из глубин памяти.

— Эх, Димон. Как слышу от тебя все эти имена из прошлого, особенно ясно понимаю, что мы не виделись туеву хучу лет. Давай поболтаем об этом наедине, лады?

— Конечно, — согласился я.

Несмотря на кажущийся хаос, я заметил, что в расположении казаков у костра прослеживается определенная иерархия. Каждый здесь знал свое место. Я ожидал что приведшая нас Ванда, с которой Джером обращался по-свойски, сядет на пустом месте справа от атамана, но она осталась позади и скромно смешалась с другими женщинами, стоящими поодаль вместе с детьми.

На толстом бревне по левую и правую руку от атамана расселось с полдюжины мужчин — по всей видимости, его приближенные. Иные выглядели матерее и виднее Джерома — тучные, дебелые, с пышными усами и сурово сдвинутыми кустистыми бровями. В одном из них по характерному чубу и усам я узнал командира того самого отряда, который пленил нас. Мужик этот выглядел старше Джерома лет на пять-семь, был выше ростом и осанистее, и я бы гораздо легче поверил в то, что атаман здесь он.

Ума не приложу как ирландский пацан, пришедший в станицу в подростковом возрасте, сумел завоевать авторитет в дремуче-консервативном, националистическом и ксенофобском казачьем сообществе. Лайонелл никогда не блистал лидерскими качествами — скорее он был одиночкой и бунтарем. Такие люди редко попадают во власть, им от природы свойственно быть в оппозиции. Однако я, похоже, не так хорошо знаю своего друга детства, как мне казалось. Или, вернее, передо мной уже не совсем тот человек, которого я когда-то знал.

— Слава Богу, что молокосос Гриценко так плохо стреляет! — смеясь, провозгласил тот самый чубатый казак, что привел нас сюда. — А то были бы у нас вместо праздника поминки.

— Эй, да я специально мимо целился! — обиженно отозвался из задних рядов молодой казак, стрелявший в нас, но его особо никто не слушал.

— Очень вы рискнули, явившись в старое селение без предупреждения, — продолжил чубатый. — Мы давно уже привыкли, что там не встретишь никого, кроме мародеров и лазутчиков. Честно сказать, даже и те уже нечасто сюда лезут.