Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ)

— Выходи через главный выход, под старой мельницей. Как выйдешь, вдоль русла пересохшей реки иди на север, до пригорка, где стоит одинокий сухой дуб. Забирайся на пригорок. За следующим пригорком увидишь черненький такой лесок. Там тропа есть, по ней шагов триста пройдешь, и увидишь рыбацкую избушку около болотистого озера. Там ее и ищи. На топи только заходить не вздумай — не трясина засосет, так гадость какая-то укусит.

— Спасибо! — кивнул я, засобиравшись к выходу.

— Эй, обожди! День же наверху! Возьми-ка у Ванды куртку с капюшоном, закутайся поплотнее да очки надень! Первый раз на пустошах что ли?!

Вартовые, как называли здесь дозорных, были, видимо, предупреждены обо мне. Выпустили, не задавая лишних вопросов. Угрюмый бородатый мужик, стороживший выход из подземелий, без слов достал из металлического ящика и протянул мне старый украинский автомат «Вепрь» с примотанным к нему запасным магазином. Кивнув, я бодро взбежал по самодельным ступеням, вделанным в стены выдолбленного в земле вертикального колодца, открыл люк и оказался в подвальном помещении со скрипучим деревянным полом, где был бы уместен запах мышей и залежавшегося зерна. Из дыр между досками в потолке сюда проникали лучики света.

Дорогу оказалось найти несложно. Выбравшись из подвала старой ветряной мельницы, я сразу приметил русло высохшей речушки. Солнце стояло в зените, но небо, на счастье, было хмурым и пасмурным. Порывистый ветер гонял над землей пыль и остатки пожелтевших листьев. Кроме завываний ветра и скрипа старых мельничных лопастей, нигде не было слышно ни звука. Видимость была хорошей. Глубоко вдохнув сквозь закрывающую лицо повязку и оглядевшись по сторонам, я увидал на холме вдали сгоревший остов Храма Скорби, над которым, не иначе как по старой привычке, кружили вороны. Стоило мне подняться туда — и я вновь оказался бы на могиле матери. Быть может, в этот раз я сумел бы побыть там спокойно — столько, сколько пожелаю. Быть может, такой возможности мне больше никогда не представится. Но указанный Катькой путь пролегал в противоположном направлении. Поколебавшись с минуту, я отвернулся от Храма прочь. Ушедших уже не вернуть. Но, может быть, я еще способен помочь живым.

Ступая по мелким камням, поросшим внизу бесцветным мхом, я быстро дошел до пригорка, где сгорбился, будто древний старик, высохший столетний дуб. Странно, что в Темные времена этого исполина не пустили на дрова. Должно быть, он тогда еще был ценен как ориентир.

А вот и лесок. Если, конечно, так можно назвать нечто совершенно мертвое. Когда-то, должно быть, здесь была крупная лесополоса. О ней здесь до сих пор напоминали многочисленные пни, хранящие на себе отпечатки пил и топоров первых жителей Генераторного. Немногие деревья, уберегшиеся от лесорубов, давно ссохлись, сгнили и в большинстве своем повалились. Лишь немногие так и продолжали торчать голыми стволами и ветвями вверх, словно скелеты, молча укоряющие людей в том, что они сделали с этой планетой. Снизу стволы обвил колючий толстый вьюнок — еще один, наряду с белесым подкаменным мхом, представитель малосимпатичной послевоенной растительности, появившейся здесь не то по капризу природы, не то благодаря экспериментам генных инженеров из корпорации «Андромеда».

«Когда-то здесь ступал мой отец», — думал я, идя по тропе среди мертвого леса. Мой слух был напряжен, а автомат снят с предохранителя, но каждый раз, когда я тревожно замирал и вскидывал ствол вверх, тревога оказывалась ложной. Однажды из-за деревьев взмыли вверх, хлопая крыльями, несколько жирных грифонов. Еще один раз я увидел маленького поросенка, покрытого толстыми роговыми пластинами, словно носорог. Хрюкая, поросенок увлеченно рыл носом землю среди стволов упавших деревьев, разыскивая насекомых или съедобные коренья. Земля не была совсем мертва. Она просто стала намного менее красивой — словно былая красавица, постаревшая и обезображенная оспой.

— А вот и «уютное местечко», — прошептал я, останавливаясь.

При виде покосившейся, ветхой избушки, ютящейся на краю болотистых топей, пришлось признаться себе, что я напрочь лишен искаженного постапокалиптического чувства прекрасного, присущего Джерому и его Катьке. Если они были в состоянии рассмотреть в этом пейзаже одним и ведомое очарование, то у меня он вызывал лишь тоску и уныние. Прохладный ветер зловеще шелестел камышами и гремел створкой выбитого окна, держа нервы натянутыми как струны. Голые почерневшие стволы деревьев нависали над головой, бросая на землю неровные тени.

«Что же тут забыла, Маричка?» — удивился я мысленно, ускоряя шаг. Приблизившись к избушке шагов на десять, я остановился и нарочито громко возвестил о своем приближении щелком затвора и окликом:

— Маричка! Это я, Димитрис!

Однако в ответ я не услышал ничего кроме завываний ветра и шелеста камыша. В сердце понемногу закралась тревога. Я попытался убедить себя, что девушка могла просто не услышать меня из-за шума ветра. Сняв автомат с предохранителя, я осторожно, стараясь больше не шуметь, двинулся вперед.