Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ)

Никакие здравые соображения уже не удерживали меня. Удержало лишь одно — воспоминание об Африке, 90-ом, об одинокой радиостанции в горах. То самое, что являлось мне во время каждого ночного кошмара перед самым пробуждением.

— Ты не можешь знать этого, рядовой, — ответил я, сохраняя самообладание. — Я много раз думал, что погибну, за эти годы. Но я все еще здесь.

— Может, вы и выживите, — усмехнулся солдат. — Я не уверен, что я такой же везучий.

— Не думай о том, на что не можешь повлиять. Делай, что должен.

— Обидно, что о нас никто не вспомнит, сэр. Если мы победим в этой битве, то в честь нее будут воздвигать памятники, о ней будут снимать фильмы, делать видеоигры. Но про нас там ничего не будет.

— Все-таки эта журналистка достала тебя, а? — усмехнулся я.

— А вас, сэр?

— Нет, только не меня, — с убежденностью покачал я головой. — Если я доживу до конца этой войны, то меньше всего на свете меня будет волновать кто что обо мне говорит и думает. Все эти чертовы медали, которые раздают миротворцам, яйца выеденного не стоят. Особенно когда их цепляют на могильные кресты. Выжить и остаться целым, насколько возможно — вот что важно.

— А что тогда, сэр? Если мы выживем и останемся целыми? Что будет дальше?

— Сейчас не время думать об этом.

— Знаете, сэр, если бы у меня был дом, куда хотелось бы вернуться, если бы там был кто-то, кто ждет меня, то я мог бы хотя бы отдаленно представить себе, как это — «вернуться». Но ведь я просто мясо. Нас ведь этому учили. Там, на Грей-Айленде.

— Из нас готовили бойцов. Намного лучших, чем миротворцы. Для того чтобы стать таким, нужно многим пожертвовать. Отречься от части себя. Каждый из нас выбрал эту судьбу, подписав контракт.

— Я знаю, сэр. Я ни в чем не сомневаюсь. Я легионер. Я никогда не позволю себе струсить или дрогнуть в бою. Если меня убьют — так и будет. Но если нет… я просто не знаю что я буду делать. Я уже забыл, как это — быть человеком.

— У тебя совсем никого нет?

Это был первый раз когда я спросил нечто подобное у своего подчиненного.

— Моя мать умерла незадолго до того, как я записался в Легион, сэр. Отца я не знал. Есть какие-то дальние родственники, школьные знакомые, если только они живы. Но они меня вряд ли даже узнают при встрече. Так что нет, сэр. Никого у меня нет. Потому я и взял себе такой позывной.

Следовало догадаться. «Орфен» означало «сирота».

— А у вас, сэр? — решился спросить рядовой.

— Моих родителей давно нет в живых. Об этом позаботились те самые ребята, что сидят там, в пещерах, и ждут нас. Или их товарищи, — произнес я. — Но есть несколько людей, которые когда-то были мне близки.

В памяти хаотично всплыли лица, каждое из которых вызывало во мне либо теплые, либо смешанные, но все же яркие и настоящие чувства, из разных времен и отрезков моей жизни. Мирослав, Клаудия, Роберт, Дженет, Рина, Джером… Маричка. Лица казались мне увиденными в каком-то фильме либо знакомыми с чужих слов, из пьяных баек сослуживцев. Неужели я действительно когда-то знал этих людей? Или я просто выдумал их, чтобы не чувствовать себя таким одиноким?

— Я не знаю, где они сейчас, живы ли, — признался я. — Постараюсь выяснить, если выживу.

Некоторое время мы молчали.

— Знаешь, если мы оба выживем, то нам стоит видеться иногда. Там, на гражданке, — произнес я вдруг. — Я думаю, каждому из нас иногда будет хотеться поговорить с кем-то, кто понимает, через что ты прошел. Я больше не буду твоим командиром. Мы сможем просто встретиться, пожать друг другу руки, может, выпить чего-нибудь…

— … вспомнить старые истории? — хмыкнул Орфен.

— Нет, только не это, — закусил губу я, глядя на ядерный гриб, вздымающийся над вершинами гор милях в двадцати от нас. — Я не хочу этого вспоминать. Никогда. Это и так всегда будет с нами. Будет в нашем молчании. Словами этого все равно не выразишь. А если бы такие чертовы слова и существовали, я бы никогда не стал их произносить.

— О чем же мы тогда будем говорить, капитан?

— У нас будут к тому времени новые истории, которыми мы сможем поделиться. О наших старых знакомых, которых нам удалось найти. И о новых, с которыми нас свела жизнь. О работе, учебе или чем мы там будем заниматься. Может быть, о девушках, с которыми мы познакомились. Или даже о женах. И, может быть, детях…

— Звучит совсем нереалистично, когда слышишь это в этом месте, сэр, — признался Орфен.

— Знаю, — не стал спорить я.

Я вообще понятия не имел ни о каких детях. Даже не мог себе представить как они выглядят. Так, может быть, мог вытянуть из памяти ничего не выражающее глупое младенческое лицо из какого-то фильма или рекламного ролика. Невозможно представить себе, что подобная смешная рожица когда-то может появиться и в моей жизни. Между детскими пеленками и Легионом пролегала пропасть шириной со Вселенную.

— Думаете, для нас это снова станет актуальным, сэр? — с сомнением переспросил парень.

Он имел в виду нашу импотенцию, и, скорее всего, бесплодие, которые были следствием постоянного приёма стимуляторов, не говоря уже о радиации, воздействию которой мы подвергались даже в эту самую минуту.