Новый Мир ( № 1 2008)

Актерский почерк Виктора Гвоздицкого был узнаваем, его игра — всегда артефакт внутри более или менее яркого багета. От своих любимых “старинных” актеров Гвоздицкий унаследовал осанку и самоподачу, особую технику сценического движения и сценической речи. В остальном это был артист вопиющей дисгармонии, непокоя. Обычно он играл человеческую мерзость, он ее артистически изучал, или даже правильнее было бы сказать — изучал особый артистизм мерзости, артистизм порока. В своих ролях он показывал, насколько искусным может быть дьявол и насколько гадко-циничным может быть человек. Он играл людей-недотыкомок, но только не тихих и незаметных, как у Сологуба, а взрывных, резковатых, ярких, блистающих в своей порочности.

Гвоздицкий играл неделикатно, играл физиологически. Если вспомните, как Андрей Белый пишет в своих мемуарах о Розанове — о булькающей, кипящей, варящейся плоти, то не ошибетесь — Гвоздицкий воплощал примерно вот этот емкий образ. Ломкое, алогичное тело, вывороченные конечности, суетливые движения, узловатые пальцы, руки, постоянная судорога на лице, гримасы, визжание, вскрикивание, копошение. И вдруг внезапная остановка, внезапное похолодание, окаменение лица, отрывистая речь-полушепоток — и в этот момент самые страшные признания, самые жестокие слова. Он играл на контрапунктах — на этом контрасте между оргиастичным апогеем самовозбуждения и вкрадчивостью слов, сказанных на охлаждении, на стекленении натуры. В лирическом герое Гвоздицкого жил тиран-душегуб, душащий словами, монологами. Это был артист, который покорял тебя говорением, способом произнесения слов — удлинениями и бесконечной аллитерацией, интонированием и трагическим затиханьем. Он, конечно, не был актером-реалистом и слова говорил театрально, словно выписывал, выводил каллиграфически, с буквицами и наглядными ударениями, подчеркиваниями, курсивами.

В “Записках из подполья” в ТЮЗе у режиссера Камы Гинкаса Гвоздицкий играл Парадоксалиста как воплощение человеческой нечистоплотности. Петербургская конура, в которой живет Парадоксалист, была воссоздана на сцене как логово нечистого: перегороженное, захламленное, загаженное пространство. Эгоистическая философия героя, которую тот излагал намеренно пародийно, проверялась поступком Парадоксалиста с обиженной им проституткой. Неискренняя жалость героя вызывала в ней доверие, которое было потом зверски поругано. Гинкас трактовал поступок Парадоксалиста как доведение Лизы (Инна Юревич) до самоубийства.