Новый Мир ( № 1 2009)

По обе стороны одностороннего мира

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОДНОСТОРОННЕГО МИРА

 

Андрей Битов. Преподаватель симметрии. Роман-эхо. [Послесловие Ирины Сурат].

М., «Фортуна ЭЛ», 2008, 404 стр.

 

Противоречий очень много,

Но их исправить не хочу…

subAlex Cannon/sub

 

Трудно свыкнуться с мыслью, что Андрей Битов написал философский роман.

Это он-то, всю жизнь, как мне, как нам казалось, извлекавший из себя — из единственно достоверного для него психического источника — нить собственной судьбы, передоверяя ее полуотождествленным с самим же собой «автогероям». Первые три новеллы из ныне завершенной постройки потому и встретили двадцать лет назад молчаливое недоумение, что проходили по другому ведомству, вмешательства в дела которого от автора «Пушкинского дома» никто не ожидал [1] . В лучшем случае эти опыты были квалифицированы как мимолетная дань любви к Набокову. Я тогда разделяла эту почти всеобщую глухоту — и лишь теперь перечитала не всколыхнувшее меня когда-то с запоздалым, но тем более острым наслаждением. А ведь могла догадаться, хоть с появлением «Оглашенных», о напряженном — каком-то тактильном, ощупью — интересе Битова к тому, что принято называть «метафизикой». (После «Человека в пейзаже» я как-то спросила у автора, читал ли он труд Владимира Соловьева «Красота в природе», — уж очень много совпадений. Он ответил, что физически не способен читать трактатообразные тексты. Да, он нащупывает всё без гуру, мало завися от чьих-то умственных влияний, аллюзионность же оставляя в области игры.)

Неподъемную для себя задачу выхода за пределы собственного «я» Битов решал, решал — и вот решил-таки неожиданным образом: не проникновением внутрь другой, не такой, как ты, души (хотя в «Преподавателе…» есть удивительные психологические мазки, касающиеся неблизких ему персонажей, позитивиста доктора Давина, например), а обращением к категориям всеобщего; овладение предметом философии возместило однобокость психологического «солипсизма».

Итак, «параллельный» Битов. Можно не сомневаться: не расстававшийся, па­рал­­­лельно своей очевидной магистрали, с вынашиваемым в течение долгих лет «Преподавателем…», а не то чтобы на склоне жизни приспособивший к некогда заброшенному сочинению механический довесок. Само странное название было загадано с целью дать (а может — найти?) ему разгадку по мере созревания мысли — разгадка обнаружилась только сейчас (новая новелла «В конце предложения»), хотя не вполне удовлетворяющая читателя и понуждающая искать собственную. А в первой опубликованной новелле «Вид неба Трои» на стене каморки рассказчика уже маячила таинственная кнопка, как то пресловутое ружье с дальним прицелом, — и спустя годы выстрел таки раздался.

Однако на реальную, хотя и сокрытую от наших глаз хронологию создания романа игрой автора наложена хронология уж вовсе невообразимая — я даже не берусь судить, где тут прикол, а где прокол. Текст представлен как «перевод с иностранного», переложенный на русский по памяти (поскольку давешний томик оригинала «переводчику» Битову уже нигде не отыскать). Автор же — некий

A. Tired-Boffin [2] ; прилагается его портрет и годы жизни: 1859 — 1937.

Короче, знакомьтесь с английским писателем первой трети минувшего века, в почтенном возрасте 78 лет скончавшимся в год выхода в свет своего «The Teacher of Symmetry» и в год рождения своего грядущего переводчика (реинкарнация?). Но и в первой, и в последней, закольцовывающей, новелле этот самый Тайрд-Боффин приходит к престарелому Урбино Ваноски, писателю тридцатых — сороковых годов (XX века?), в шестидесятые, еще при жизни, прославленному литературным миром, — приходит в обличье юнца- газетчика, корреспондента «Yesterday News» («Вчерашние новости», заметьте) — с того света, что ли? И становится публикатором оставшейся после Ваноски рукописи романа «Исчезновение предметов». Распутать этот узел времен я бессильна; разве что скажу впрок, что время — один из двух главных философских героев «Преподавателя симметрии», а второй из них — текст как, худо-бедно, синоним вневременности, вечности. И описанная путаница, нарочита она или нет, понуждает читателя ни на миг не выпускать категорию времени из поля своего внимания.