Новый Мир ( № 1 2009)

Однако применительно к Чуковскому, «писателю-многостаночнику», как он сам себя неоднократно называл, без эпистолярия — никак. Именно письма оказываются последним, скрепляющим его многосоставную личность и биографию стержнем, после чего эта фигура приобретает если не законченность, то некую цельность. Читая эту книгу, стоит оглянуться на тринадцать томов, ей предшествующих, — и многое также встает на места.

Я не буду здесь останавливаться на печальных приключениях архива героя, загадочном отсутствии многих ответных посланий и фантастических находках в зарубежных архивах, имеющих отношение к теме. Это все есть в книге и в комментариях.

…У меня, конечно же, чешутся руки привести целиком какое-нибудь письмо к библиографу Николаю Рубакину или мыслителю Василию Розанову, прозаикам Евгению Замятину или Алексею Толстому. Мне, положим, захотелось бы выделить «письменный» сюжет, посвященный, например, подготовке Корнеем Чуковским издания четырехтомного Оскара Уайльда в 1914 году или своему личному бедственному положению в 1920-е (письма Раисе Ломоносовой за границу). Не стану.

Лучше вспомню, как когда-то взял в руки первый номер «Вопросов литературы» за 1972 год, где были напечатаны подготовленные Леонидом Крысиным письма Чуковского разных лет.

То был самый первый прорыв к личности человека, так многое и многих соединившего в нашей культуре, создавшего новые литературные жанры и, если бы не новое время , так бы и «застрявшего» в массовом сознании как детский писатель и в лучшем случае — переводчик популярных англоязычных книг для юношества. Теперь, после биографических книг, статей и фильмов о нем, после этого Собрания сочинений что-то, как я чувствую, понемногу сдвигается. И письма Чуковского тоже помогут этому движению, но уже для новых исследователей литературы, история которой создается прямо на наших глазах.

И еще одно личное впечатление. Я вспомнил об одном своем предварительном опасении. Меня беспокоила перспектива увидеть уже знакомые по книгам переписок (Илья Репин, Юлиан Оксман, Лидия Чуковская) и отдельным «двусторонним» публикациям письма Чуковского, последовательно разнесенные по канве его жизни. Мне чудилось, что потеряется какая-то важная драматургия и энергия отношений, что рассеянные по течению судьбы послания Репину, Брюсову или Горькому «ослабят напряжение». Нет, они его только усилили. Двусторонность отношений ушла в умелые комментарии, и на первый план вышел одинокий, измученный эпохой человек с (как это точно и просто сказано в предисловии) «судьбой литератора, который двигался во времени, не выпуская пера из рук».

 

Юрий Карякин. Перемена убеждений (От ослепления к прозрению).

М., «Радуга», 2007, 416 стр.

Для того чтобы не растеряться в карякинской исповеди (а эти мемуарные записки, фрагменты из дневника и давних статей, соединенные в одно издание, — прежде всего исповедь), переполненной событиями, именами, оценками и десятками фотографий, надо знать, мне думается, три вещи. Юрий Федорович — невероятно целомудренный, скромный и мужественный человек. Я говорю об этом так же просто, как если бы говорил, что дождь идет сверху, а вулкан извергается из чрева земли.

Писатель-философ, политик (впрочем, это определение применимо к нему условно), гениальный читатель-совопросник, Юрий Карякин может говорить о себе, только говоря о других. О тех, живых и ушедших (и многих — задолго до его рождения, как Достоевский или Гойя), которые и помогли его главному прозрению, сняли с глаз пелену привязчивого мифа, сформированного многолетней, почти сказочной верой в очищенную от сталинизма идеологию придуманного (и им самим, вероятно, тоже) социализма «с человеческим лицом». Поэтому здесь так много голосов и биографий. Без них и его бы — такого, каким он стал, — не было бы. Эта книга очень похожа на его рабочую комнату, до потолка увешанную любимыми фотографиями, портретами, репродукциями. Они — всегда рядом, он должен смотреть на них, находя подтверждение своим мыслям, не прекращая с ними своего диалога.

Его отношения с искусством, с культурой никогда не теряют, при всех догадках и открытиях, чувства соотнесенности, понимания масштабов. Ему и в голову не пришло бы сказать о себе: я исследователь. В лучшем случае — внимательный читатель. Он не устает радоваться чужим удачам, может посреди ночи позвонить автору понравившейся статьи или тронувшего его стихотворения именно для того, чтобы поблагодарить, — вы меня расширили, обогатили, сказали мне правду.