Новый Мир ( № 10 2012)

обескроветь, избыться, но кровью своей намыть

солнечные хрящи в тёмном лесу обломков,

чтобы опять ввилась голосовая нить,

чтобы хоть вкривь, хоть вкось, но на роду потомков —

на этой кашке несладкой, этой траве-дворе —

было написано светом от края листа до края

всё, что прочитано светом в утреннем букваре,

открытом на “д”, на дворе, в каждой капле воды возгорая,

в каждой капле огня угасая выпуклыми от росы

буквами — для слеповатых глаз, отвыкших от этого света,

мимо которых плывут медленные часы,

выгибаясь, вгибаясь и забываясь где-то

за углом отраженья, где качается ветка воды,

полной сирени, за которой не видны

полные всякого цвета воздуховые сады,

трубящие обо всем, чему сегодня повинны:

жару и трепету, и небольшим дождям,

и птичьему голоду, и слепоте куриной,

и львиному зеву, и грибничным дрожжам,

и воздуху, что саднит пропотевшей землёй и глиной,

и ветру, ветру, конечно, срывающему с дерев

блеск — со спинок листвы, весь, до последней блёстки,

ветру, сменяющему на милость свой нисходящий гнев,

а милость — на благодать, у самой земли, у горстки

 

тополиного пуха, у кочки, у курочек-петушков,

у мать-и-мачехи, иван-чая, иван-да-марьи,

места-и-времени, у теней облаков,

у облаков теней, у пыли, у тонкой арии

пыли, поющей на простом языке

о рассыпанном свете, смешанном со следами

того, кто проходит по ней, вертя стебелёк в руке,

на языке вертя по складам, складами

горечь и сладость, сухость и влагу, “нет”

и “да”, “да” и “нет”, слова и

не-слова, и вопрос, и на него — ответ,

и считает ворон, считает ворон — до стаи…

 

III

Между глазом и светом не воздух, а то,

что прежде воздуха, — вода, сплошная вода,

и в ней всё ходит, ходит крупное решето

отсюда — туда, оттуда — сюда

и оттуда вычерпывает всего — Ничего,

а отсюда — всего ничего — день за днём,

и свиваются в клетках синеватых его

жгутики дымной воды, пахнущей вечным огнём,

а по краю зренья — красная полоса,

этот самый огонь, дальний степной пожар,

вечно идущий на детские голоса

в рослой траве заблудившихся гласных пар,

что потеряли друг друга как брат и сестра

в тёмном саду соответствий, на светлом дворе,

в трёх соседних травинках — завтра, сегодня, вчера —

и друг друга зовут: “А! У! О! И! Ы! Э!”

Ау, боги! Вы где? В этом ветре, поднявшемся вдруг,

вас не видно, ау, милый брат, сестра золотая,

в этом ветре вкруг вас каждый с вами согласный звук

будет уже себя и шире себя, таявас и тая

в вас, ваших зёрнах, что всюду взошли, трубя

во все орудья свои, во весь дух, поддавая жару

небесам, прожигающим облака, чтоб увидеть себя

в каждом звуке — тотчас к облакам возносимому пару