Веселей синицы молодой...
Длю и длю очей очарованье,
Зайчиками солнца жизнь играю...
При таком крутом астигматизме
Мне вовек очки не подобрать.
Под мыслящий тростник Паскаля
Зашумело гуляй-поле.
Эдуард Багрицкий
В гохране вещей, никчёмных заране,
пестро от имен, подлежащих охране:
лесная шишига третичного мезозоя,
секвойя калифорнийская и некая Зоя —
девица средних с небольшим лет,
семилепестковая сирень на счастье,
время покоя, в котором ни зим, ни вёсен, ни лет,
и даже осени нет на случай ненастья.
А ведь мыслил когда-то на лёгкий угад
камышовый тростник и, как все говорят,
на любовь молодой был настроен,
а теперь экспонатом пристроен.
На безлюбье-безлюдье бесстрастно глядит
и обязан, приняв исторический вид,
в инвентарной отсвечивать книге
на манер той третичной шишиги.
Или птичкой тю-вить, или рыбкой уплыть,
кануть в зейские бездны, роман закрутить
с молодою ундинкой и всё позабыть,
или прянуть, как зай, всполошивши лесное,
или просто на волю — во всю свою прыть
(не забыть бы при этом к петличке пришить
о семи лепесточках сирень мезозоя)?
Чтобы время, пространство разбив, как стекло,
разгоняло эоны, как миги...
Но — нет мочи во мне, руки-ноги свело,
и артикулы словно вериги...
Да и как тут слезам моим щек не прожечь,
как наждак, заскорузлых в неволе...
Слышу, слышу сквозь слёз ковылей моих речь
под трезвон трын-травы в гуляй-поле.
Революционное
Из великих революций
Я отдам признанье той,
Как типограф Альд Мануций
Мир украсил запятой.
Мир был целый и единый
И настолько был простой,
Что как неразъединимый
Не нуждался в запятой.
Так бы пело и сияло
Слово, круглое совсем,
Если бы не состояло
Из прерывистых фонем.
Словно пульс сердцебиенья,
Непостижного уму,
Как дыханье и как зренье
Вот от
этогоктому.
И, вначале не переча
Самому себе же, но
В ток членораздельной речи
Камнем бросилось оно.
В Ниагару вырастая,
Взбился о камень ручей...
Так возникла запятая —
Препиналица речей.
Видимо, чтоб
оглянутьсяИ
остановитьсячтоб,Взял и выдумал Мануций
Запятую, морща лоб.
Царская льгота
Вот что рассказывал старый еврей
(Из кантонистов по деду),
Как в те далекие времена
В царской армии было.
Если русский солдат погибал
(К примеру, Василий Петрович),
Фамилью его за так получал,
К примеру, солдат Рабинович.
Зато сохранялась в списках полка
Русских фамилий наличность.
Правда, утрачивалась слегка
Еврейская идентичность.
Но если еврей-кантонист погибал,
То ФИО его мировое,
Даже и Чичикова не взбодрив,
Немедленно шло на списанье.
Древнее имя еврея того
Стиралось бесследно, бесслёзно
С лица земли. И с лица небес,
И потому беззвёздно.
Зато, если все-таки дуба давал