Новый Мир ( № 2 2013)

Специфика явления состоит в том — и Владимир Емельянов пишет об этом дальше, — что Стругацкие писали для нации, которая перестала существовать — или же, добавлю я, если и существовала, то только в воображении, в идеале. Эта нация — «единая общность — советский народ», и существование ее было провозглашено в 1961 году, когда, выступая на XXII съезде КПСС, Н. С. Хрущев заявил:  «В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты <…> — советский народ». Идея новой общности (ей предшествовала послевоенная, краткая и лихорадочная вспышка инспирированного властью национализма) была с облегчением воспринята просвещенной интеллигенцией, измученной «делом врачей» и прочей борьбой с «безродными космополитами». Тем более что она соответствовала идеям шестидесятничества и сопутствующему этим идеям не менее краткому и лихорадочному, чем попытка сплотить нации вокруг «старшего брата», но гораздо более конструктивному взлету энтузиазма на полях науки и культуры.

Идеал, как известно, способен влиять на реальность, формировать ее (в идее новой, наднациональной общности ничего плохого, на мой взгляд, нет, скорее наоборот), и произведения Стругацких, посвященные Миру Полдня, как раз и были трансляцией идеальной советской модели. Трансляцией более эффективной, чем любые пропагандистские приемы, поскольку здесь и сейчас пропаганда терпела крах: идеал сталкивался раз за разом с грубой действительностью, и такое столкновение порождало либо цинизм, либо раздвоение личности. В этом смысле повести Стругацких, отнесенные в далекое и в принципе непроверяемое будущее, были прекрасной психотерапией. Поначалу ХХII век — а именно так («Полдень, ХХII век») называлась первая книга цикла — таким будущим и казался. Сейчас осталось всего сто лет до этого светлого будущего — ну и что? — радио, как писал Илья Ильф, есть, а счастья все равно нет.