Новый Мир. № 3, 2000

Лет тридцать назад был такой писатель Семен Курилов. Юкагир. В те времена на территории Якутии еще существовала эта народность. Я успел их застать. Даже видел одного настоящего юкагира (остальные, встреченные потом, не в счет — юкагирами они оставались только по крови). Я встретил этого юкагира в крохотном якутском селе, где в качестве только что приехавшего по распределению учителя знакомился со своими учениками на сельхозработах. Поле наше было примерно в километре от села. Не дальше. Мы копали картошку, и я время от времени поглядывал на дорогу, по которой от села к нам в течение уже сорока минут, если не часа, ковылял старик. Я поглядывал, сначала поражаясь обессиленной осторожности и ломкости его движений, а потом восхищаясь упорству человека, преодолевающего уже непомерное для него пространство. Ученики мои, чуть притихнув, тоже оглядывались в его сторону. Старик все-таки дошел до нас. Вблизи — невероятно старый якут с морщинистым, как будто обугленным старостью лицом. В руке у него была матерчатая грязная торбочка. С трудом (колени не гнулись) он наклонялся к земле и мотал рукой, пытаясь ухватить скрюченными пальцами откатившуюся от нас картофелину. Какого хрена, подумал я, не обеднеет государство. «Девочки, возьмите у дедушки сумку и накопайте ему картошки!» Но на школьниц моих как будто столбняк напал. Они стояли опустив головы и не трогались с места. «Они боятся, — сказал мне восьмиклассник Кеша. — Они боятся старика, потому что он шаман». — «А ты не боишься?» Кеша опустил голову. Я взял у старика мешок (тот послушно, как ребенок, разжал пальцы), всыпал полведра картошки — больше не вошло, да и не дотащил бы он больше — и протянул старику. Он безучастно взял мешок, развернулся и так же медленно потащился по бесконечной для него дороге к селу. За все время своего присутствия на поле старик не сказал ни слова, он как бы даже и не посмотрел на нас ни разу, то есть смотрел, конечно, но непонятно, видел ли он нас, слышал ли, а если видел и слышал, то — что.

«Да никакой он не шаман, — сказали мне вечером коллеги в учительской. — Просто очень старый юкагир. Живет один. Никого из своих не осталось. А для детей он, конечно, страшный. У юкагиров все другое: язык, культура, привычки — все. Они чужие и непонятные. К тому ж считается, что умные очень, что какое-то особое знание у них есть. Потому дети считают юкагира шаманом и боятся… Может, и не только дети».

Года через два я прочитал роман Семена Курилова «Новые люди», изданный «Советской Россией». Роман поразительный: Сибирь начала века как другой континент. Жизнь юкагирского селения, написанная изнутри неведомой нам национальной культуры. То есть роман абсолютно современного, но говорящего чуть ли не на языке эпоса писателя. И никаких элементов литературной игры, никаких борхесовских, как сказали бы сегодня, никаких постмодернистских заморочек. Писатель изображал космос юкагирской культуры в ее взаимоотношениях с жизнью, временем, пространством, с небом, снегом, тайгой, с рождением и умиранием человека — изображал, оставаясь сам (и сознавая это) частью этого космоса. (Это был второй роман Курилова, первый — «Ханидо и Халерха».)

Под текстом стояло словосочетание «авторизованный перевод». То есть роман писался на юкагирском языке. Возможно, куриловская дилогия была вообще первым художественным произведением на этом языке, попытавшимся воплотить в слово итоги многовековой культуры перед самым ее закатом. Первым и последним. Позже, перелистывая по выходе «Советский энциклопедический словарь» (1980), я наткнулся на справку «Юкагирский язык»; там значилось: «Палеоазиатский», то есть язык, не относящийся ни к одной из известных языковых групп. И там же: «Бесписьменный». В 1975 году, когда вышли «Новые люди», юкагиров (по переписи 1970 года) было шестьсот человек.

Юкагиров как реально существующего народа уже нет. Языка юкагирского тоже нет. Умер язык. И Курилов, писавший свою дилогию, не мог не понимать, что пишет на умирающем языке для несуществующего уже народа.

Сам Курилов умер в восьмидесятом году, сорока пяти лет от роду…

Историю про Курилова я рассказываю друзьям-коллегам уже года два.

«Наверно, только так и нужно писать романы», — с хладнокровием теоретика литературы отозвалась Татьяна Касаткина.

«Это про нас», — почти с содроганием сказала Вера Павлова, практик, не представляющий себя без продолжения в слове.

«Не заходись, — сказал Немзер. — Вспомни, какие были прижизненные тиражи у Блока. Ну и что? Сегодня русская литература немыслима без Блока. Или скажешь, что и русская литература кончается?»

За слова Немзера и за интонацию, с которой они были произнесены, держусь, как за спасательный буй.

А может, пользуюсь ими как местной анестезией, собирая разные впечатления, связанные у меня с куриловским сюжетом.

Типа: