Новый Мир ( № 3 2011)

Книга Дмитрия Бака «Улики» принадлежит к неочевидной четвертой категории: это первая книга состоявшегося поэта. И если читатель тут только выигрывает от знакомства (стихи Бака прежде мало публиковались и редко звучали) сразу со зрелым явлением, то перед рецензентом стоит трудная задача: найти этому явлениюдостойноеместо.

В аннотации Дмитрий Бак назван поэтом «глубоким и оригинальным». При нынешнем поэтическом не то чтобы расцвете, а скорее изобилии, последнее определение кажется старомодно смелым. По прочтении книги хочется его и принять и исправить: Дмитрий Бак — поэт в своем роде уникальный. Его стихи — чрезвычайно редкий пример того, насколько живой, спокойной, человечной может быть образцово герметичная и в высшей степени формалистская поэзия.

После приливов и отливов «новой искренности»забытой оказалась суховатая истина о том, что поэзия — не в головах и не в сердцах, не в светлой ностальгии и не в гневном взгляде на социальную действительность, а в языке. Стихи Бака завораживают звуковой выделкой; некоторые его тексты могут быть уподоблены хрупким, филигранно сработанным языковым машинам с обнаженным механизмом.

 

траектория дня неприметно отводит меня

прочь от зеркала сил на осиной оси Соломона

в полумраке зеленом меняется градус наклона

и змеиным курсивом поют по ночам бибиси

<…>

траектория дня достигает ничтоже сумня-

шеся шествия дня по кривым закоулкам окраин

невесомого тетриса сумма смеется сама им

отдавая на сумрачный суд траекторию дня

<…>

траектория дня и тогда и до дня и до дыр

износившись укажет в прямое восторга биенье

накуражившись вплавь и отпрянувши от отраженья

разобьется в сердцах миру мир миру мир миру мир

 

                                                 («Равновесие»)

 

Поэзия Бака непривычно — для нас, готовых вновь возлюбить плоскоечтои в прозе и в поэзии, — музыкальна. Она не рисует «картинок» и ориентирована менее всего на зрение, более всего — на слух. И все же для ее субъекта пять чувств как бы растворены в шестом — чувстве языка.

 

ты должен слышать сей же миг:

важней всего июнный посвист

незаходящих и несносных

лучей последних верховых;

 

сливаясь звуком и рукой

в одну рассеянную россыпь,

ты остаешься, мой иосиф,

неразгоревшимся, как зной;

 

неперелистанный, так тих

твой шепот в шуме не моих,

но и не здешних обещаний:

 

обетованное — слышней,

как бы неброское прощанье

тщедушной щедрости твоей.