Новый Мир ( № 3 2011)

Чем же заняты накануне 2000-х Тимофей, Илья, встреченная ими случайно в Крыму университетская знакомая Аля, сестра Ильи Вера, ее муж Николай, двоюродная сестра Николая Маша, приехавшая внезапно из США и сошедшаяся с другом всех перечисленных персонажей Галкиным, подруга Али и любовница Тимофея Вероника, а также десятки друзей и родственников этих людей? Чем и положено в настоящем русском романе. Сходятся-расходятся Илья и Аля, Тимофей и Вероника, Галкин и Маша; все приезжают друг к другу поговорить о судьбах России; все празднуют вместе Новый год и другие праздники; вместе и в одиночестве размышляют о своих судьбах и будущем страны... Неудивительно, от забот о хлебе насущном и бытовых тревог 90-х автор их освободил, в созданном автором вакууме героям остается лишь разговаривать: вот они и разговаривают на протяжении пятисот страниц. Даже изъясняются они языком героев классических русских романов, что смотрится в данном контексте как минимум странно.

Никаких сюжетных линий, конфликтов, коллизий, которые Уткину хочешь не хочешь, а пришлось бы разрешать… Герои покорно то исчезают со страниц романа, то неожиданно появляются вновь, когда мы успеваем о них забыть. Пропадают и целые временные пласты — так, в никуда уходит из повествования, например, тот же Кирилл Охотников. У броуновского движения заведомо нет и не может быть итога. Недаром, когда роман заканчивается ничем, этому даже не получается удивиться.

Уткина справедливо ценят как стилиста. Он пишет по лекалам русской классики; а эти лекала предполагают и основательность, и разрастающееся дерево персонажей, и философские беседы, занимающие половину книжного объема. Но в первую очередь они предполагают именно стиль, если не (применительно к современности) стилизацию: недаром лучшие страницы в «Крепости сомнения» — дневник белогвардейца Цимлянского и описания событий начала ХХ века. Однако в контексте жестких 90-х тот же язык выглядит чужим. Искусственным.