Новый Мир ( № 3 2011)

Гайдаров вызывал меня ещё дважды, и оба раза я слово в слово знал, что он мне скажет. Он говорил о палой листве и прошлогоднем снеге.

Вскоре — то ли Гайдаров догадался по моему лицу о том, что его (её) новости совсем не новости, и рассказал об этом Нине, то ли она сама поняла, что теперь можно обойтись и без посредника, и перестала посвящать в свои (наши) фантазии Гайдарова — вызовы и беседы прекратились, и мы с Ниной остались один на один.

Не каждый вечер, конечно, но всё-таки довольно часто я закрываю ежедневник, откладываю бархотку для ногтей, раздвигаю шторы, беру бинокль и смотрю на окна соседнего дома. В нём шестнадцать этажей, восемь подъездов, на каждом этаже по четыре квартиры. Я знаю, в одной из двухсот двенадцати квартир я обязательно обнаружу себя и Нину. Она будет кричать (отсюда не слышно что) и отбиваться, я — молча наступать. Иногда мы с ней оказываемся не в доме, а на безлюдной улице, на пустыре, в лесу, а иногда — зажатые толпой, в транспорте, в магазине.

Недавно я перепугался: я представил, что Нина выбыла из игры — просто устав, или закончив её, или поменяв меня на кого-то другого, — а я продолжаю. Без неё, вхолостую, в одни ворота. После того как эта мысль пришла мне в голову, я всё чаще вижу в окнах на месте Нины другую женщину — её имя вам ничего не скажет, — которая точно так же, как Нина, пытается спрятаться и отбивается от меня, а я её, как и Нину, преследую и настигаю.

 

 

Ещё раз о страхе и ненависти

 

 

Герхард Гёпп в своих интересных размышлениях о возникновении словесного языка пришёл к выводу, что первое подлинно словесное высказывание должно было быть императивом.

 

К. Лоренц, “Оборотная сторона зеркала”

 

Заглянув в опросник шестого номера журнала “©оюз Писателей”, без особого труда (то есть не прикладывая никаких дополнительных усилий) можно обнаружить любопытную закономерность — она просто-таки бросается в глаза: тринадцать из двадцати одного автора этого номера ненавидят звук, который производится трением пенопласта по стеклу. Тринадцать из двадцати одного — это сколько? Это более шестидесяти процентов, или, при грубом переводе в дробь, две трети. Две трети — это много, очень много. Две трети — это тенденция, парадигма.