Новый Мир ( № 4 2002)

Дело в том, что само соотношение литературы и игры к наступлению XXI века совершенно изменилось. Поэты и писатели и раньше могли забавляться в салоне маркизы Рамбуйе или в “Бродячей собаке” играми в буриме и в “жору”, но при этом они четко разделяли свои игры и “настоящие” произведения, построенные по строгим правилам классицизма или символизма, никакой игры не допускавших. При чтении же многих современных авторов, будь то Д. А. Пригов, Т. Кибиров, В. Сорокин или тот же А. Левин (строчку из “серьезного” стихотворения которого, опубликованного в журнале “Знамя”, я привел в подзаголовке предыдущего раздела), у самого искушенного читателя нет-нет да и возникает вопрос: автор — чтo? Играет? Или, может, издевается? И если издевается, то над кем?

Изречение Экклезиаста, казавшееся аксиомой, увы, устарело или стареет на глазах. Око пресыщено многоканальным спутниковым зрением, ухо переполнено разночастотным слушанием. Все уже было, все уже известно, ничем невозможно удивить. Нам остается только по-разному переставлять готовые элементы и обращать внимание на возникающие при этом неожиданные наложения и переходы.

Каменно-серьезная, насупленно-седобородаялитература— удел немногих избранных учителей — заменяется текучей, проникающей в каждую пору бытиятекстуальностью.В первую очередь это относится к бытию виртуальному (ведь даже самая натуралистическая картинка все равно построена из кодов и программ, то есть изтекстов),и виртуозная перебранка где-нибудь в гостевой книге оказывается в новом контексте интереснее и содержательнее выложенного в Сеть большого романа.

Поэтому многоавторские интерактивные литературные игры как нельзя лучше соответствуют самой природе Сети. Как они будут развиваться? Так ли, как описывает в своем романе “Паутина” прекрасная Мэри Шелли? (Являющаяся “виртуальным alter ego” одного из уже упоминавшихся в этой статье людей.)

“Комната окрасилась в ровный белый цвет, и прямо передо мной в этой белоснежной пустоте возник черный иероглиф <...>

Иероглиф Судзуки был выполнен со всем изяществом „искусства возвращения к образу”. Половинка знака „ворота” выглядела как приоткрытая дверь в коридор. В нижней части другая группа штрихов складывалась в фигурку зверька, изогнувшегося в прыжке. И хотя каллиграфия изменила иероглиф, я без труда прочел его — современное японское „новоселье”, или „новый дом”.