Новый Мир ( № 4 2002)

В обществе, из которого все мы вышли, сложно было с эротикой. С эстетикой было попроще. Что же касается соотношения эротики и эстетики, то тут наступали и вовсе кафкианские сюжеты. Набоков признавался: “Мне трудно представить себе режим, либеральный или тоталитарный, в чопорной моей отчизне, при котором цензура пропустила бы „Лолиту””. Во всяком случае, когда в 60-е годы была сделана попытка нелегальным путем провезти в СССР “Тропик Рака” в переводе Джорджа Егорова, все изъятые книги были тут же сожжены.

Тем более было бы интересно взглянуть на прорывы эротики в советское насквозь процензуренное пространство. Я буду говорить о “Морской болезни” и “Солнечном ударе”. “Солнечный удар” писался Буниным в явной и очевидной полемике с рассказом Куприна. Полемика настолько очевидна, что она (по-моему) и не замечалась никем. Я — не об этом. Я о восприятии двух этих рассказов во взорванной ныне эстетике. Сначала мне казался забавным тот факт, что многие и многие из нынешних литературных сексуальных революционеров вспоминают свои первые эротико-эстетические впечатления от подстольной порнографии, “Луки Мудищева”, “Морской болезни”, но никто ни разу не вспомнил ни (вообще) “Темные аллеи”, ни (в частности) “Солнечный удар”. Ни то, ни другое не воспринималось — эротически.

Отчего так? Уж Бунин ли не эротичен? Нет, в нашем эстетическом пространстве он таковым не воспринимался. “Морская болезнь” — другое дело. Секс здесь мрачен, бессолнечен, тошнотворен. “То, что вы сделали, — хуже, чем убийство”, — говорит изнасилованная интеллектуалка изнасиловавшему ее жлобу — и получает “допуск” в нашу эстетику. Эротика, секс воспринимаются в этом пространстве как “хуже, чем убийство”. Хуже! Плотская половая любовь в этой эстетике — только изнасилование, нечто враждебное, неодолимое и потому подлежащее изъятию, запрещению, наказанию.

Два счастливых человека — мужчина и женщина — после соития? Ни в коем случае! Post coitum omnia creatur opressus est! Это — по-нашему. Униженная, плачущая, содрогающаяся от омерзения женщина и мужчина, воровато, как после преступления, выскальзывающий за дверь, — это в самый раз.

Но — и это “но” самое интересное, самое то “но”, что связывает “Морскую болезнь” с “Похоронами кузнечика” и лирику Павловой с “Солнечным ударом”.