Новый Мир ( № 4 2002)

“Морская болезнь” — подросткова. Общество, в котором она воспринимается как эротическое, чувственное произведение изящной словесности, есть общество подростков. Юнга, заглядывающий в каютSу помощника капитана после того, как женщина побеждена, раздета, распластана, и есть гипотетический читатель “Морской болезни”. И — читатель благодарный. И то сказать, кому из прыщавых, вонючих подростков не хотелось бы, чтобы вон та красавица, презрительно скользнувшая по нему взглядом, не залепетала бы, покуда бы он умелым жестом “раскрывал на ней кофточку”: “Что вы делаете? Ко мне никто не смел прикасаться так!”

Куприн тщательно подчеркивает недосягаемую высоту женщины. Она и умнее, и образованнее, и порядочнее, да и красивее насильника, но чем тщательнее подчеркивает все это Куприн, тем больше подросток идентифицирует себя с насильником, тем больше ему хочется оказаться на месте насильника. Разумеется, стыд за это липкое, омерзительное желание входит составной частью в восприятие “Морской болезни”. И стыд этот Куприн умудрился описать в том же рассказе. Тошнотворное состояние женщины, интеллектуалки после того, как ее изнасиловал жлоб, — это ощущение все того же прыщавого подростка, воспитанного в эстетических традициях, напрочь отвергающего эротику, после того, как он прочел “Морскую болезнь” изахотелоказаться или на месте помощника капитана, или на месте юнги. Уточним прежде данное определение: “Морская болезнь” онанистична в той же степени, в какой она подросткова.

Перед нами все то же российское различение явления и сущности, когда сущность не манифестируется явлением, а скрывается, маскируется им. На поверхности “Морская болезнь” — проклятие насильнику и изнасилованию; на поверхности — жалость к такой умной, такой красивой, такой интеллигентной женщине, с которой так нехорошо обошлись.

В сущности же, “Морская болезнь” едва ли не гимн изнасилованию как единственно возможной форме половой любви; в сущности — у читателя не жалость рождается к изнасилованной народолюбивой интеллектуалке, а стыдное желание оказаться на месте насильника.

На поверхности “Солнечный удар” — гимн плотской половой любви, оправдание случайных половых связей. На деле “Солнечный удар” — печальный рассказ о недостижимости счастья. Вполне, надо признаться, метафизический рассказ.