Новый Мир ( № 4 2010)

все выкладывает гадалке! Не исповеднику! Так и живет

жизнью двойной и тройной. А мальчиков учит... Иди

да подумай, что с бабой делать. Только вот — поступай

с ней по-человечески, если не можешь по-божески. И не суди

других, сам в грехах, как в шелках. (Ну, иди, кропай

очередной секретный — все равно прочитаю — отчет.)

Больно молод для архимандрита. И не то чтобы был мирской,

скорей перекрученный. Молод. Ему дорога, а мне почет.

Эх, с кем бы сегодня развеяться за шахматною доской?

 

*      *

  *

Вспоминает Гурий — в селе на Кресто-

воздвиженье пресное тесто

раскатывали в пласты,

вырезали из теста кресты,

выпекали, сами ели и давали скотине,

чтобы дети зимой не болели

и овцы холода претерпели11.

А я-то бранился — язычники! О Божьем Сыне

не думают, о страстях Его и о цели

воплощения знать не знают, не молятся, всё им обряды,

да колдовство, да песенки в честь Коляды-Маляды.

Все бы им дед Никола, милости и щедроты.

Но скотину кормить крестами — ни в какие ворота!

А одна бабка сказала — скоты тоже люди, к примеру овечки,

я за каждую в церкви зажигаю по свечке.

И коровы — люди, и лошади — люди, а ты,

батюшка, верно, считаешь, что и люди — скоты.

Прозорливица бабка была. Но что ни говори —

все мы скоты, хоть и с образом Божьим внутри.

 

 

*      *

  *

Страстная суббота. Гурий слушает, как Михаил

в облачении иподьякона читает чуть нараспев.

Иезикиль стоит меж сухих костей в пустыне12. Господи Сил!

Сейчас ты покажешь милость, столь же полно, как прежде — гнев.

И спросил Господь: оживут ли кости сии? Оживут

ли кости сии? Господи! Все как захочешь Ты!

Прореки: Кости сухие! Слушайте слово Господне! И тут

начнется самое главное. Сияют кресты

на белых ризах священников, митры на головах,

свечи в руках, толпа вздыхает, тесня

друг друга, платочки бабушек и девах

белы. Вот, долина полна костей, и эти кости весьма

сухи. Оживут ли кости сии, сблизятся ли они,

как в пророчестве сказано? Плотию обрастут ли теперь,

как в пророчестве сказано, идущие в смертной тени

неужели не убоятся, отворится ли вечная дверь?

Как сказано, как написано, как читается в эти дни.

Михаил читает. Странно видеть на вот таком

пожилом, подтянутом человеке с военной осанкой стихарь

мальчишки-прислужника. Владыка с Михаилом знаком

лет пятьдесят. До сих пор дружны, хоть не так, как встарь.

Сын царского генерала. Брат белогвардейца. Странно, его самого

не тронули. С детства храм притягивал Михаила, как булавку магнит,

потом какая-то женщина к рукам прибрала его.

Брак был неудачен. Аборт. Михаил до сих пор винит

себя одного. Пошел к обновленцам. Там был сначала чтецом,

потом иподьяконом. Когда закрывали собор,

он уходил последним. Храм взорвали — и дело с концом.

Где был алтарь — поставили Ленина. Так и стоит до сих пор.

Михаил закончил консерваторию. Управляет хором. Гурий из алтаря

видит спину его, затылок и руки. Но в Страстную субботу, в честь

грядущего Воскресения, достойно встречая Царя

Славы, Михаил надевает стихарь, чтобы внятно прочесть

темные, страшные пророческие слова о костях сухих,

сближающихся друг с другом, но Духа не было в них,

и сказал Господь — прореки Духу, и сделался шум,

и воскрес весь дом Израилев, великое полчище, и не постигнет ум

величия происходящего. Но душу возвеселит

предчувствие праздника, разогнавшего вечную тьму.

Михаил, иподьякон, читает. Гурий, митрополит,

голову наклоня, в алтаре внимает ему.

 

 

*      *

  *

У церкви — невесты Христовой много земных женихов. Пример

афоризмов Гурия. Он думал о том, как Христос вернется во всей

славе своей, и на ум приходила не Библия, а Гомер,

на Итаку безвестно вернувшийся Одиссей.

А Церковь уже не невеста — а Пенелопа, жена,

окруженная выродками, возжаждавшими осквернить

блаженное тело ея, их участь предрешена,

но вечность тянется медленно, как между пальцами нить.

Стрекочет прялка, крутится колесо, пока

незваные гости, не в силах согнуть Одиссеев лук,

отрыгивают, мочатся, почесывают бока,

рвут мясо руками, не омывая рук.

Но вот Христос-Одиссей является посреди

обожравшихся, пьяных, валяющихся на полу,

и Церковь-жена возгласит: Муж! Приди и суди!

Лук согни, натяни тетиву и приладь стрелу!

И молнии, стрелы Господни, посыплются на города,

и потоки, слезы невинных, захлестнут с головой

мучителей, лицемеров, доносчиков, без следа

смоют землю твою и народ нечестивый твой.

И меня самого — думает Гурий — вряд ли Он пощадит,

вот если б погиб молодым, была бы надежда спастись.

Но в монастырском саду, где владыка за чаем сидит,

трудно все это представить. Забудь и перекрестись.

 

*      *

  *

Михаил болеет. Совсем исхудал.

Диспансер с названием “онко”. Очищенный мандарин

на прикроватной тумбочке. Не похоже, чтобы страдал —

улыбается Гурию, что манекены с витрин.

Умирая, теряешь подлинность, превращаясь в свою

иссохшую копию, куклу. Лоб — вощеная кость. У дверей

две хористки в платочках. Михаил говорит — сам подпою,

читай. И Гурий читает акафист, частит, чтобы поскорей.

Михаил пытается петь, но забывается, и тогда

хористки вступают в терцию. Гурий сбавляет напор,

читает внятно, как обновленцы учили: вреда

от пониманья не будет. Вспоминает давнишний спор —

кому читаем? Ангелам или людям? Богу не нужно читать,