где увлажнилась темно-серая
твоя глазная роговица —
там между колдовством и верою
размыта ясная граница.
Осень в Гурзуфе
К сентябрю от агитбригад цикад
остаются сущие единицы.
Их еще звучащие невпопад
хуже оркестрованы небылицы.
По утрам пугливые из засад
прилетают пегие голубицы.
Кто их знает, выбрали почему
лоджию моего вертепа.
Не любить тебя? Расскажи кому —
не поверят, хмыкнут: реликт совдепа.
Не любить тебя... как не пить в Крыму —
так же унизительно и нелепо.
Время, время, дотемна заолифь
в баре моря около в раме скверной,
словно не слыхавшую
разом и смиренницу, и инферно —
впредь недосягаемую Юдифь
кисти усмиренного Олоферна.
* * *
Опасно гребущему против теченья
не верить в значение предназначенья.
Он все, что поблизости и вдалеке,
не плотно, но жадно зажал в кулаке.
Видения потустороннего мира
пожутче заточек дантиста Шапиро.
А то поснимали в теньке пиджаки
и хавают ханку, галдя, мужики.
Зачем стихотворца будить на скамейке
ударом поддых, как бомжа в телогрейке, —
ему, наставляя в таинственный путь,
так много вложили в стесненную грудь.
............................................
В Тавриде спелее кизил на пути и
еще родовитее из Византии
шиповник на склонах пригретых, пока
мгновенный потоп не вспорол облака.
Коснея в упрямстве своем торопливом,
не мни испугать меня скорым разрывом.
Как вихрь, пробежавший по водам, затих
я, медиум тайных движений твоих.
Апокриф
...Вот и лезет в голову всякий бред,
раз учебник в кляксах, а сам под паром.
Говорят, что скоро тому сто лет,
как однажды, прея за самоваром,
на подпольной хазе хмыри и хрыч
обсуждали самый больной вопрос, но
неожиданно отрубил Ильич:
“Победим сегодня, раз завтра поздно!”
Усомнился кто-то: а вдруг прокол? —
покачнувшись даже на табуретке.
Оказалось, все-таки прав монгол
в жилетке.
...И летит — и этот полет полог —
над щебенкой вымершего бульвара
перепончатый золотой листок,
словно оторвавшийся от пожара.
Темные аллеи
Перевозчик