Новый Мир ( № 5 2002)

Если мы попытаемся говорить так, как это делает Салимон, замирая в растерянности и недоумении перед каждым словом, перед каждой фразой, — мы вообще ничего сказать не сможем. Для того чтобы речь продолжалась, слово должно потерять свою полнозначность, пожертвовать чем-то, иначе речь бессвязна — она набор слов. Для ребенка его кубики не просто строительный материал, для него — каждый узнаваем и одушевлен. Каждый кубик не менее ценен, чем дом, построенный из них. Салимон строит из кубиков-слов. Он не говорит словами — он говорит слова. Говорит и смотрит, что получилось. Ничего не понимаю. Смысл утрачен, да и был ли он? Поэт не боится выглядеть глупо, не боится остаться за пределами принятого поэтического дискурса. Вот и “дискурс” этот самый, да есть ли он? “Никакого смысла”, опять “фраза в воздухе повисла”. Смыкание слов, срастание их в плотную ткань происходит минуя фразу, строку, строфу, стихотворение и порождает книгу как целое. Сама возможность речи возникает как следствие существования смыслового потока, который еще довербален.

Поэт задает вопрос: “В чем смысл?” Но ответа — не предполагает.

В глубоких выбоинах путь.

Похоже — тут разлили ртуть.

Никто не знает, на черта

она была здесь разлита.

Энергоемка и тяжеловесна,

когда морозы грянут повсеместно —

сия есть тайна велика, —

ртуть плавиться начнет при минус сорока.

Это — стилевая какофония, столкновение строки “сия есть тайна велика” и “энергоемка” создает комический эффект. Но поэт не собирается никого смешить, он собирается разобраться в “сей великой тайне”. А разбирается он всегда одинаково — он умолкает. И слушает, но не “шум языка”, а что-то зазвеневшее глубоко внутри. Стихотворение — это повод замолчать. Озадачиться, опешить от абсолютно парадоксальной действительности и замолчать. Мы ходим по этим путям, по этим выбоинам, мы, может быть, ту же ртуть разлитую видели, но ведь не остановились. Чем же, интересно спросить, мы заняты? Что такое важное делаем? Деньги зарабатываем? Ну-ну.

Главное качество великого ученого или философа — это умение сомневаться в очевидном. (Именно великого, просто ученый интересуется сложными вещами.) Дело в том, что очевидное нужно увидеть. Оно всегда ускользает. Все смотрят и не отдают себе отчета, что перед глазами совершенно уникальное явление. Да бросьте вы ерундой заниматься, это же очевидно. Но один посмотрит и скажет: “Странно. А почему же все происходит именно так? И вообще так ли все происходит?” Далее может последовать открытие, скажем, теории относительности.