Новый Мир ( № 6 2009)

Но полное несовпадение собственных ощущений от зловещего, ночного города и его образа у Окуджавы не мешало мне любить песню, покрывающую загадочным флером романтической таинственности даже рутинный троллебусный маршрут, где у меня вытаскивали из сумки кошелек с остатками скудной стипендии, где ко мне приставали, где мне угрожали и где мне хамили — и ни один из пассажиров никогда не пришел на помощь.

Песня — отдельно, а мой жизненный опыт — отдельно. И что же теперь, следуя двухчастной классификации Быкова, — куда мне себя отнести? Куда отнести себя людям, которые никак не входят в число хулителей Окуджавы, но ощущают дистанцию между героем песен и собой? Да и не хотят ее утратить; в конце концов, это дистанция между реальностью и вымыслом — показатель квалификации читателя, слушателя. Только наивный зритель верит слезам прекрасной героини и убивает злодея, лицедействующего на сцене, из настоящего кольта.

Но разделение людей на почитателей Окуджавы, воспринимающих его молитвенно и интимно, и ненавистников все же не главная дразнилка.

Есть у Быкова несколько любимых идей, среди них — идея о кругообразном движении русской истории: высказывалась она и в статьях, и в романах. Статьи (в частности, цикл «Философических писем», печатавшихся в «Русском журнале» в 2004 году) показались мне вызывающе провокативными, явно претендующими на лавры нового Чаадаева, и в то же время какими-то непроваренными. Ингредиенты налицо: в кастрюле перемешаны идеи Николая Данилевского, Освальда Шпенглера, Константина Леонтьева, все это приправлено соусом из учения о сансаре, выжатым из дхармических религий. Но увы — несъедобно.