Новый Мир ( № 7 2008)

Мир Поля Валери движим волей к совершенству, упорной строгостью, системностью и универсальностью. Наследник Декарта и Паскаля, он и математик, и изысканный мыслитель. Истины, во что бы то ни стало — истины! Ясность и рационализм в его высшем — типично французском — проявлении, рационализм как философия — все это Валери. Он как будто исповедовал веру одного своего заносчивого соотечественника-аристократа: “Нет ничего недоступного уму француза, лишь бы он захотел дать себе труд подумать”, — вот только никакой заносчивости не было, поскольку не было ни малейшего намерения воздействовать на кого-то, кроме себя. Простота, скромность и высшая сознательность разума во имя преодоление хаоса.

Гранаты

Нет, не тяжелого граната,

Зернистая, вспухает плоть —

То мысли рвутся расколоть

Чело высокое Сократа!

О, если в августовский жар

Разверзся на две половины

Упрямый плод, и все рубины

Вдруг показал надменный шар,

И если с силой небывалой

Вдруг хлынул сок наружу алый,

Перегородки сокруша,

И брызнул свет из тьмы разбитой —

Пусть верность сохранит душа

Своей архитектуре скрытой.

(Перевод А. Кокотова)

К сияющему лбу стремится тайный сок

   Из глубины раздола;

Взрастай, о чистота, но ни на волосок

   Ты не сойдешь с прикола!

(“К платану”, перевод Е. Витковского)

Прозрачной осени печальная свобода!

   О, как мне одиноко с ней!

Всё сущее вокруг готовится к уходу,

   Исчезнуть — значит стать ясней.

(“Равноденствие”, перевод А. Кокотова)

Взгляни, как море запылало.

Прельстясь иною глубиной,

Подумай — как нам было мало

Бесцветной мудрости земной!

Свернувшись завитком улыбки,

Скользни тихонько в сумрак зыбкий.

         (“Избыть тебя”, перевод А. Кокотова)

(Как тут не вспомнить заклинание Мандельштама: “Да обретут мои уста / Первоначальную немоту, / Как кристаллическую ноту, / Что от рождения чиста! //

Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись, / И, сердце, сердца

устыдись, / С первоосновой жизни слито!”)

Пускай же все пройдет! Одно мое молчанье

В сердечной глубине хочу я сохранить,

Смерть памяти своей, представя, предварить.

Пусть прячется любовь в печальном очертаньи,

Я тень отсутствия, я жду лишь одного:

Что след от бытия сотрется моего.

      (“К окну замерзшему...”, перевод А. Кокотова)

(А здесь, раз уж мы вспомнили “Silentium” Мандельштама, стоит вспомнить и тютчевское “Silentium!” с его “Молчи, скрывайся и таи...”.)