Новый Мир ( № 7 2008)

Я провел вечер с господином Валери благодаря Полному собранию стихотворений поэта и блестящей работе переводчиков: Е. Витковского, Р. Дубровкина, А.-Кокотова, Б. Лившица и С. Петрова. Выразить свое восхищение этой безукоризненной, технически безупречной работой, этими стихами, достойными подлинника, — вот, собственно, все, что мне хотелось сделать по прочтении книги. Но раз уж дело все равно затянулось, то еще несколько слов и цитат не повредят.

Я думаю, читатели моего поколения впервые прочитали Валери в 1970 году, когда вышла книга Б. Лившица в серии “Мастера поэтического перевода” — “У-ночного окна”. Я ее храню — там были и великие предшественники Валери: Верлен и Рембо, — и “Пьяный корабль”, в своей попытке вместить в себя весь мир, шел прямиком к “Морскому кладбищу”. Там к морю выходила Елена:

Лазурь! Я вышла вновь из сумрачных пещер

Внимать прибою волн о звонкие ступени

И вижу на заре воскресшие из тени

Златовесельные громадины галер.

      (“Елена, царица печальная...”, перевод Б. Лившица)

Бенедикт Лившиц и Сергей Петров — это классика, и замечательно, что их работы украшают собрание. Не знаю, насколько хорошо известно имя С. Петрова читателю. Не пишущему читателю или читателю-переводчику (им-то известно!), а просто читателю... С каких языков и кого только он не переводил! И как переводил! Бодлер, Рильке, Лесьмян, Валери...

Шаги

Твои шаги прошелестели,

Воспитанники тишины,

К моей недремлющей постели,

И медленны и ледяны.

Какая сладость! Слава Богу,

Что ты лишь поступь тени!.. Но

Ведь только так, на босу ногу,

Любое благо мне дано!

Жильца моих заветных мыслей

Ты успокой, а не волнуй

Губами, что над ним нависли,

Неся насущный поцелуй.

Так не спеши, а то ужалишь,

Дай быть, дыша иль не дыша;

Я тем и жил, что ждал тебя лишь:

Твои шаги — моя душа.

      (Перевод С. Петрова)

“...К моей недремлющей постели, и медленны и ледяны” — переводные стихи, когда это Перевод, пишутся животом. Без риска, без захватывания интуитивной области, без этой внезапной радости догадки они остаются подстрочником. “…Мое молчанье!.. Златочерепитчат / В душе воздвигнутый Великий Кров!” — переводит

Е. Витковский. Только этим ужасным “златочерепитчат” и оживает строка — столько в нем осколочного, прыгающего, ритмичного солнца. “…Объятье смертное родно душе печальной” — переводит А. Кокотов. Только “родно” может так живо сцепить “объятье” и “душу”. (“Чудная картина, / Как ты мне родна...”, А. Фет). Еt cetera.