Новый Мир ( № 7 2013)

Она поняла это, когда свалилась с гриппом в январе 79-го и не смогла приехать с нашей компанией к нему повеселиться на Святки. Весь февраль проболела. Утин, впрочем, по телефону уверял, что Марусенька еще ничего, а вот он — кха-кха-ха — совсем рас — тпрфы-ы! — расклеился... Это и был его метод — горсточка серо-белых таблеток. В случае любых затруднений. К примеру, когда ему вдруг попомнили, что он был в списке двенадцатым после Твардовского. Девятнадцатым после Пастернака (статья «Юные 1920-е» — он либо перепечатывал ее, либо позабывал). Хотели попереть с кафедры. Зарились на кресло. Слюнки текли из-за Пиотровского, Мухарчука. На «ты» — подумайте! — с Арагоном. Лиленьке Брик привозил духи прямо с Елисейских полей, с накорябанной весточкой от Шанель. Оккупировал дворец Морозова, лапшу вешает про франко-русскую дружбу... o:p/

А Утин на все — чистый взгляд, горсть таблеток. Он был прав, говоря, что гуманность власти склонна увеличиваться. Преувеличиваться? — провокаций Вадика не желал слушать. И с женой, когда взбрыкивала, дергал за эту струнку. Не так, чтобы переусердствовал. Симпозиум переводчиков в Милане? Поведут любоваться крышей собора? Славно. Жаль — он отсыпал незаметно горсть — у меня намечено то-то. На кафедре — она начинала волноваться — роют? Промолчит, но многозначительно. Еще горсть. Зачем, с другой стороны, Милан, если профессор Фриу ждет нас в Париже? Что понимает он в итальянских переводах? — защищалась она. Зато покажет тебе библиотеку самого Мазарини. Своего рода пряник. Наконец она замечала таблетки. Что это? (И тревожилась.) Так... Он умел меланхолически улыбаться. Поезжай, тебе важно, но когда вернешься, могу, извини, умереть. Допустим, инсульт. Опять-таки извлекал из возраста пользу. o:p/

Так и с наездами в Курочки. Разве вы (т. е. вся компашка) не наведывались туда на прошлой неделе? Нет, две недели назад. Впрочем, она, зная его слабость к великим, пускала в ход без пяти минут академика Аверьянова. Стопроцентно. Кстати (Утин морщился), что за дурацкая кличка — Самсон? Сильвестр — она поправляла тихо. Ну, разница... Это придумал сам Сережа... А-а-а... Ну конечно, приходилось приврать. Прозвища в Курочкинской республике порхали с согласия Аполлона. o:p/

Они сидели после майской грозы в саду у него — весело, когда чувствуешь, что скамейки сушатся об вас, — и она спросила: а мое какое прозвище? Вадик захохотал похабно (ему позволено). Сашка-на-сносях задышала от злости. Лезет — куда! — попискивали ее глазенки. Сильвестр откинул голову, засмотрелся на небо (придумывал?) o:p/

— Принцесса Греза, — без форсу объявил Ванечка. А как, в самом деле, еще? o:p/

Чтобы ездить к нему, чтобы видеться с ним у Сильвестра в келье Молочного переулка (Ванечка любил толкнуть абажур — пусть пляшет, так делают, разъяснял он спокойно, монахи в Святой земле, в монастырях пустыни на ночных службах — паникадило раскачивают и голосят — ах, счастье!), чтобы его и Франческу (для приличия), а значит, и Ромушку (он говорил, что губы Франчески против воли заманивают, а Франческа глупо смеялась), а значит, и всех затянуть на вернисаж, бенефис, премьеру, в консерваторию — будет concertare [3] сам Рихтер, чтобы просто видеть, одного его видеть — Маруся придумала — ничего иного не получилось — придумала Утина всюду таскать с собой. o:p/

Его зеленое лицо старательно отравляло каждый праздник. Хотя в мастерскую Саши Луцевича он, кажется, никогда не заходил. Собак боялся. Не покусают! — тпрфы-ы! — растолковывал насмешничающим — аллер — тпрфы-фы! — аллергия. Нет, не на шерсть. На корм в шариках. Соня-рыжик доставала такой в Москве в 1970-е! Пусть четвероногие Запада бесятся с жиру, нашим можно кашу давать. Увы, сентенции Саши Луцевича не слушала. Через кого доставала? Через жену Пола Мейверта, рубахи-парня для всех диссидентов? Или Франческу? Не догадаетесь. Когда шарики с сухим стуком козьих орешков высыпались в собачьи миски, Соня говорила (без всякого выражения, буднично): o:p/

— Ванечка намедни на ковре-самолете слетал. Такой добрый. o:p/