Новый Мир ( № 7 2013)

А он уже летал на ковре-самолете, куда хотел: хоть в Святую землю, хоть в бардаки парижские, а еще в Венецию, Рим, Лондон, Амстердам, Лихтенштейн (а туда-то зачем?), но главное — на гору Фавор, — чтобы нарвать для Маруси первых февральских нарциссов, — хороши они были под снегом — подлетая к Москве, попал в собачий холод, в метель, — и тогда же, в собачий февраль — потчевал Марусю (и другим досталось) виноградом темно-янтарным из довольно мятого кулька, но, как он объявил, — всего полчаса как из Егедских виноградников, из Палестины! А четыре желтых подлаивающих, подскуливающих комочка оттуда же? Соня Луцевич хлопала в ладоши, ликуя, что Ванечка спас уличных щенков, — но это были лисенята из тех же Егедских виноградников — он сунул их в торбу, потому что они портили виноград, кашляли зелеными ягодами, топотали, тыкали морды... Маруся упросила оставить себе одного. Он жил потом у нее в Азаровке, она назвала его Чернышевским. Мы удивлялись, когда про него говорили «хороший пес». Разве не видно, что это лис, да еще палестинский? Ванечка летал на ковре, поэтому цвет лица был особенный — как у топ-менеджеров Уолл-стрита — но у них за деньги, за большие (вам таких не видать, сидите тихо), после горнолыжных спусков, массажа на острове Бали, диеты салато-папайной с розовыми штучками с самого верха пальм, воздуха кислородно-очищенного сквозь фильтр на молоке ламы, а у Ванечки — просто обветренный в высоте и закусь — черный хлебец с балтийскими кильичами — но супермен с обложки! Он спал в ветвях Мамврийского дуба (хохломское блюдце для подаяний, которое стоит там, говорят, скромно преподнес Ванечка), он умывался водицей из колодца Иакова, шелушил колосья, как апостолы шелушили их с голодухи в субботу, заглянул на священный Арарат — надо же обследовать каркас ковчега (и отломал от него дощечку с надписью «боцман Ной Ламехович Мафусаилов»), а еще ободрить любимых армян (не забудьте про армяночек — любимых, ох, страстно) — будет, ребятки, Арарат ваш — с нами крестная сила! — навалимся дружно, ну и, конечно, сравнить силуэт Арарата на этикетке коньячной с оригиналом, учитывая масштаб... o:p/

Вот какие были возможности, а мы думали: Ванька болтает... Нелепо вспоминать про Елисеевский и про Иосифа Бродского, к которому он слетал на ковре, потому что Иосиф зажал книгу из Маруськиной библиотеки, из-за ерунды гонял самолет-ковер — заплатить долг за электричество (пусть не вешают на него собак — что он воровал прямо с фонарного столба), узнать, клюет ли рыба на тухлом прудике (Вадик был рыбак до полоумия). «А пустили ли быстрый автобус до Цып?» — спрашивала бабонька Феня (и Ванечка мигом на ковре на автостанцию — вжиу!), или, например, — ну совсем чепуха, — в Кремлевскую больницу на Воздвиженке — поспорили с Вадиком о сроках, когда стукнет карачун тогдашнему вождяку. Ванечка выиграл пари. Только тихо смеялся над нами — не раскрывая секрета. o:p/

— Бабы голые, — вешал лапшу Ромушка, — на бе’егу Клязьмы к ве’ху голыми же заго’ают. Гово’ят — для здо’овья полезнее. Го’моны вы’абатываются интенсивнее — фотосинтезу не п’епятствуют. Мы, гово’ят, как бе’езки весенней по’ою. o:p/

И туда Ванечка вмиг слетал: удостовериться, что дружончик подвирает. Лишь бретельки чуть приспустили — вот как на самом деле... o:p/

Да, мы ревновали, что только Марусе он разрешал восходить на свой коврик (нет, лодочки сняв). Он шептал ей едва ли не в золотую шею: «Что там видишь, красавица северных стран? Город со свечками поднимается за холмами? Верблюды хрипят, тянут морды, знают, что воду хрустальную станут глотать? Или видишь камни сорока веков? Молчаливых греков из братства Гроба Господня? Смотришь сквозь окошечко святой Елены? Ты сдружилась с абиссинцами, монастырь которых на крыше? Ты пьяна наконец от того, что пьяный ладан поет? Стучат барабаны коптов...». Он сжимал ее руку, так что жемчужинки пальцев белели, я больше не помню у нее таких далеких глаз... При нас, конечно, он не шептал, что южное солнце (он видел это по Коктебелю) вплетает ей в волосы золотые нити, а дома — они цвета лесных озер. Он не говорил ей, что скулы — холмы Синая, а синь под глазами — не от ночного корпенья над переводами (он высмеял ее за слова «я напереводила на двести рублей»), а из-за отраженья барвинков, ее ключицы — колокольца прирученной серны — чтобы петь ее приснобожественный образ, он попросит пустынных воронов (по пять кило веса) ходить у ее ног с важным видом, с важным носом, а райских пичуг с хвостами из радуги кружить, кружить — Марусечка! — у твоего нимба... o:p/

«Мне не трудно такое — я знаю язык птиц и зверей...» o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

5 o:p/

o:p   /o:p