Достоевский слова “сверхчеловек” не мог бы себе позволить. Но он помыслил в той же записи 1864 года некое будущее
иноесостояниечеловека и не знал, как его назвать, — не мог назвать его вообще “человеческим”, поскольку “будущее существо”, к которому нынешний человек — лишь существопереходное,“вряд ли будет и называться человеком (след., и понятия мы не имеем, какими будем мы существами)”, как не мог и локализовать это будущее состояние в пространстве и времени: “На какой планете, в каком центре, в окончательном ли центре, то есть в лоне всеобщего синтеза, то есть Бога? — мы не знаем” (20, 173). Мысль Достоевского об этом будущем состоянии была в колебании: он весьма неопределенно мыслил его трансцендентно-имманентным, в духе своего христианского историзма и до конца дней не оставлявшего его хилиастического чаяния, сказавшегося особенно в Пушкинской речи.