Новый Мир ( № 8 2002)

Достоевский был включен сильнейшим образом в ту утопию о человеке в виде идеинового человека,которая так или иначе, в разных идейных вариантах, проходит сквозь наш XIX век начиная, пожалуй, с Гоголя — вплоть до ницшеанского человека-артиста у Блока в результате “крушения гуманизма” и до, затем, советского “нового человека”. Это уже в следующем веке, — но к тому, что будет в следующем веке, в нашем только что скончавшемся веке все и вело. Надо сказать, оглядываясь на родоначальника нашего тематического сюжета, что Пушкин тему презрения как современную тему открыл, пережил и изжил ее лирически, но мог и в конце пути воскликнуть: “О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!” В главном он все же тему поставил вне себя, как тему сознания “современного человека”. Но Пушкин был и чужд утопии о человеке, его поэтическое суждение о человеке было широким и трезво-уравновешенным, и мысль о “новом человеке”, как она окрепла после, о коренном изменении человека, метаморфозе его природы, какая уже была мыслью Гоголя, с его ожиданием нового Чичикова и нового Плюшкина в третьем томе поэмы, — она еще не была мыслью Пушкина. Самое слово один раз возникло у Пушкина в “Анджело” как обращение к милосердию человека-властителя: “И милость нежная твоими дхнет устами, / И новый человек ты будешь”. Слово это светится новозаветным светом — и все же это в пушкинском словаре необычное слово, пушкин­ской философии человека оно, в общем, чуждо и появляется в его текстах единственный раз (при этом будучи взятым из английского текста шекспиров­ской “Меры за меру”); поэтому, вероятно, в пушкинской критике оно совсем и не замечено. “Не оптимист и не мечтатель <...> Пушкин никогда не думал о воспитании или совершенствовании человечества. Прямой реалист, он предпочитал гаданиям о будущем изучение прошлого и идиллии естественного совершенства — познание глубин человеческого сердца”28.