Новый Мир ( № 8 2004)

Расточатся смолы жизни, ароматный жар уйдет,

так же как сгорит смола из надрезов древ босвеллий.

…Нищий голубь за стеклом долго слушал, как растет,

топчет воздух у меня в доме болеро Равеля.

Из латыни: “Будь здоров!” или, может быть: “Прощай же!”

это имя твое “Vale!”… На второй Поста седмице

вспоминай и ты меня, вертоградарь мой кротчайший,

глядя в постную Триодь с каплей воска на странице.

Эту медленную силу топчет дней моих орда;

власть имущая — прошу милостыню под откосом.

Я почти не ем, не сплю, скоро буду так худа,

как боярыня Морозова в санях, с прозрачным носом.

Чуть касаясь клавиш, струн ли и, вот именно, скользя,

помнишь, в музыке прием, называется “глиссандо”?

Это словно о тебе; лучше и сказать нельзя.

Как ребенок, деловит, вопрошаешь: “Это правда?”

Что ж, пока заткнула кривда камфорною ватой уши,

и ушла на краткий сон похоронная команда,

и глядят из всех зеркал обитавшие здесь души,

что сказать тебе, дитя… Думаю, что это правда.

7.III.2004.

 

                           *      *

                              *

Яркий март, и Москва в состоянии вечном ремонта,

ну а я задыхаюсь от царских внезапных щедрот.

Для кого я пишу? А для сельского батюшки, он-то

молчалив, и учтив, и умен, и не любит длиннот.

Четверть века назад на каких мы качались качелях!

Был оливково-зелен в жемчужине Болшева свет:

на ладони она, вся в аллеях сомкнувшихся, в елях…

Мы не знали тогда, что у судеб случайного нет.

Я служу при словах, и порою они как полова,

как противны бывают дурацкие “кровь” и “морковь”…

Я узнала теперь, что молчанье — надежнее слова,

и надеюсь, что мы не прибегнем к названью “любовь”.

О, не зря так Ван Гог убегал от локального цвета,

отвергая белила, любил свои охры, сколь мог,

верил в тускло-лимонный, кидал к синеве — фиолета,

или киноварь, или неаполитанский желток.

Сквозь лечебницы прутья, на своеобразном пленэре

брал щебечущий воздух, во всех составляющих — цвет…

И поля, и дожди, и деревни, и церкви в Овере

в забытьи восхищенно бормочут доныне: “Винсент…”

Как я рада молчанию! Как оно пылко, рысисто,

как струит вкруг меня свои токи на сотни ладов…

Не любовники — где там! — мы опытных два шахматиста,

восхищенно следящие всю безупречность ходов…

Нужно с редкостным тщаньем внимать, чтобы точно исполнить

текст, идущий из ночи по огненной почте пустынь…

Если кто-нибудь дальний захочет глаза мои вспомнить,

пусть к железистым охрам прибавит парижскую синь.

8.III.2004.

                           *      *

                              *

На каблуках-то и то к голове удалой

не дотянусь — и пригну ее с нежною силой:

зеленоглазый, и волосы пахнут смолой.

Ладаном, ты уточняешь. Конечно же, милый.

Как ты похож на меня попаданьем впросак,