Он не читал мне добрых книжек. Он ни разу не возил меня покататься на качелях-каруселях в городской парк, находившийся в двенадцати километрах от нашего поселка, хотя у него была машина. Я так мечтала о чертовом колесе, но воспринимала как данность то, что оно мне недоступно, и в конце концов соглашалась, что все это глупости.
Мальчишкой он держал голубей. Их было шестнадцать. Когда папе было шестнадцать лет, началась война. Он сходил в военкомат и попросился на фронт. Ему назвали дату отправки и сказали, что нужно взять с собой; главное — это еда на долгую дорогу. Времена были совсем не сытые, оставлять голубей было нельзя, их нечем было кормить; до войны папа с сестрой ходили в поле собирать колоски, для себя и для птиц. Иногда они попадали под плети объездчиков, охранявших социалистическое имущество, и возвращались домой с красными рубцами на спинах. Бабушка лечила раны травой. Вероятно, по законам строительства коммунистического общества колоскам полагалось гнить в поле, нельзя было, чтоб бабушка пекла из этого зерна лепешки, а папа кормил своих голубей. В общем, перед уходом на фронт как-то мальчишку уговорили поотрывать им головы. Чтоб не обрекать на голодную смерть (они были домашними), чтоб оставить еду бабушке с сестренкой, чтоб взять что-то с собой. И он сделал это. И сказал тогда, что если вернется живым, то где бы и как бы ни жил, будет держать много голубей, очень много, и до конца жизни.
Воевал он долго, вернулся в сорок восьмом году, потому что выполняли советские солдаты еще какую-то миссию в Венгрии и Югославии. Вернулся он с осколками, пошел работать на шахту, женился, родился сын, потом дочь. Дочерью была я. Когда выпивал на День Победы или на Седьмое ноября, всегда пел одну и ту же песню, про артиллеристов, которым