Новый Мир ( № 8 2007)

Оттуда же, утверждает автор статьи, и фигура и поэтика Дмитриева. Главное обвинение, разумеется, не в том, что патентованный “виртуозный стилист” упражняется в словесных ритмических композициях сомнительного вкуса. Главное обвинение звучит архаично (его часто предъявляли писателям официозные советские критики), но в устах Кузьминского выглядит совершенно новаторским. А именно — критик упрекает писателя в том, что тот не знает и не чувствует современной жизни. “В „Бухте Радости” мы не чувствуем ни сегодняшних лиц, ни грязного пресного пляжа, ни силовых линий времени, его специфических атрибутов, — они старательно названы, но не выболены всей нервной кроной, изнутри. Манера мешает — высокоразвитая манера интеллигентской советской литературы, инерционная и комфортная, точно ватин, в который автор замотан по самое темечко и бродит теперь вдоль шумных улиц 2007-го, как слепоглухонемой увалень Винни Пух, отгороженный от столкновений с зазубринами реальности”.

Давненько критика не судила писателя за то, что он не чувствует время (да пусть себе самовыражается, его ли это дело знать, что за тысячелетье на дворе). Давненько никто не говорил, что плоть времени меняется, и не ставил писателю в вину, что его зрение, убаюканное инерцией, не в силах эти перемены заметить и отразить. Это уже тянет на программу.

На программный характер статьи Кузьминского косвенно указывает и небольшая реплика Дмитрия Ольшанского в “Живом журнале”, доказывающая полную солидарность двух руководителей “Русской жизни”. “Ох, ну до чего же скверный писатель Андрей Дмитриев, — ворчит Ольшанский. — Сел и читаю его „Бухту Радости”: невыносимо бездарно. Кокетливая и неудачная претензия на стиховые размеры в прозе, дурные слова, вязкий синтаксис, кривой сюжет. Зато интеллигентность так и прет из каждого пассажа. Генеральная идея романа: простой русский народ, злой и нехороший, мучает альтер эго автора, трепетного и аэропортовского. Не хочу даже заглядывать в рецензию Немзера, там ведь написано, что это гениально, ослепительно”.

Ну вот вам и вторая мишень. В отзыве Ольшанского самое несправедливое — эпитет “скверный”. Да если б Дмитриев и в самом деле был “скверный” писатель, так и разговору бы никакого не было. Мало ли скверных писателей пишут скверные книги — критика на них просто не обращает внимания.