Новый Мир ( № 8 2009)

На каждый, даже самый наивный вопрос находился ответ, порой неожиданный. В автобиографии Маяковского сказано, что Д. Бурлюк давал ему ежедневно полтинник, чтоб не голодал, а писал стихи. А какой еды можно накупить на этот самый полтинник в блаженном 1913 году? Оказывается, немало и разной. Кроме того, выясняется, что полтинник — это выдумка Маяковского, добрый Бурлюк давал не полтинник, а рубль.

Так, из запахов, вкусов, деталей, и вырастает эпоха. Вот героиня ест устрицы в компании Софьи Парнок, а Осип Максимович брезгливо отворачивается. Вот танцует мальчик-бачи, который для восточного человека слаще любой, самой пригожей женщины.

У автора замечательно легкий слог, он рассказывает о разных эпизодах жизни Бриков, их друзей, знакомых, о нравах переделкинской стройконторы и кефире советской поры. Иногда подробности едва ли не самоценны.

Источники, использованные Феликсом Икшиным, самые разнообразные. Кроме одного, для него, как, впрочем, и для других, недоступного, — дневник Л. Брик закрыт. Сейчас, когда появилась книга Б. Янгфельдта, где этот самый дневник исполь­­зован, стало ясно, что кое-какие моменты в жизнеописании требуют уточнения. Ситуация по-своему парадоксальная, ведь прочие источники учтены, противоречий с ними нет. С другой стороны, для книги, отлично документированной, но отнюдь не научной, это не проблема.

 

Б. Я н г ф е л ь д т. Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг.

М., «КоЛибри», 2009, 640 стр. («Отдельные проекты»).

После выхода на шведском языке книга Б. Янгфельдта получила престижную премию, что вполне справедливо, — лучшее повествование о Маяковском, написанное иностранцем, трудно представить. Однако восторга рецензентов, на все лады расхваливающих перед местными читателями перевод книги, я отнюдь не разделяю. Кажется, только Г. Дашевский отважился заявить, что анализ стихотворных текстов Мая­ковского, приемлемый для читателя-иностранца, попросту чудовищен. Но так оно и есть.

Разбор и анализ стихов — дело очень трудное, особенно если стихи наполнены гиперболами, метафорами, совсем не поддающимися пересказу. Те, кто помнит школьную программу семидесятых — восьмидесятых годов прошлого века, со мной согласятся. Этот благообразный пересказ, сводящий концы с концами, делающий из поэзии набор идей, выразительных средств, лирических героев, и убил интерес к Маяковскому у многих-многих читателей, а заодно и к Достоевскому, Некрасову, Пушкину, Лермонтову.