Агранов — исключение, он и начинал свою деятельность в «органах» с репрессий, фабрикация «Таганцевского заговора» — по большей части его рук дело. Однако чекиста столь высокого ранга тоже не станут использовать для слежки.
Тем не менее страстность, с какой В. Скорятин утверждал вещи как нелепые, так и бездоказательные, сыграла свою роль. Теперь без упоминаний о чекистском заговоре против поэта не обходится ни одна книга о Маяковском. К сожалению, именно это и является вкладом В. Скорятина в «маяковедение», а не факты и документы, введенные им в оборот, — они давно усвоены, имя первооткрывателя забыто.
±
3
К. М. К а н т о р. Тринадцатый апостол. М., «Прогресс-Традиция», 2008, 368 стр.
Трудно понять, почему именитый философ, социолог, автор статей и книг по дизайну, признанных почти классическими, избрал темой для своего сочинения Маяковского. Причем Маяковского-мыслителя, наследовавшего и ветхозаветным пророкам, и Данте, Микеланджело, Рабле, Шекспиру.
Попытаться предположить, в чем же кроется причина этого, можно, основываясь на беседах К. Кантора и А. Зиновьева о Маяковском. Дружеские диалоги их на данную тему шли много десятилетий, но были это именно разговоры друзей. Однако в 1990 году, когда К. Кантор встречался с А. Зиновьевым за границей, текст был записан (теперь он стал достоянием публики).
Что такое девяностые годы прошлого века, не стоит напоминать. Государство трещало по швам, рушились былые идеалы, низвергались авторитеты. В числе прочих и Маяковский. Вот это и вызвало праведный гнев собеседников.
И Зиновьев и Кантор, ощущая себя критиками советского строя, но существовавшими в пределах его, считали таковым и Маяковского. Это было сказано прямо: Маяковский — поэт утраченных революционных иллюзий, причем поэт великий.
Желание представить Маяковского непременно великим, вписать в контекст человеческой истории и двигало, вероятно, автором книги. Таким образом он
и свое поколение — поколение утративших революционные идеалы — вписывал в общекультурный контекст, разрушенный, казалось бы, революцией.
Что до поколения и — шире — всей советской культуры, никаких сомнений и быть не может. А вот с Маяковским сложнее.