Новый перевал

После завтрака мы погасили костер. Под опрокинутым батом сложили все лишние вещи, там же оставили запас продуктов на всякий случай: немного муки в мешке, сало, консервы, спички и соль. Чтобы на обратном пути можно было без труда опознать это место, Динзай водрузил на берегу два шеста. На один из них он пристроил пустую консервную банку, на другой привязал рваные ботинки.

— Запоминайте, товарищи, — сказал Колосовский, усаживаясь в лодку, — если кому-нибудь из нас придется одному возвращаться, все здесь к вашим услугам.

Все пятеро мы поплыли в одной лодке. Долина Хора стала совсем узкой, в иных местах она достигала двухсот метров. Лес перестал удивлять своим разнообразием: чем выше по Хору, тем сильнее проявляют себя северные формы — ель, пихта, лиственница, береза. Если бы с нами был Нечаев, он записал бы, что в подлеске встречаются клены, жимолость, рябина и что в покрове появились мхи.

Перед вечером мы подошли к высокой скале, которую Дада назвал «Омукта-Уо» — «Гора-Яйцо». Фауст Владимирович не выдержал и решил пристать к берегу, чтобы осмотреть останец причудливой формы. Мы все сошли на берег и стали осматривать скалу, одиноко стоящую в долине. Она была крутая, почти совсем отвесная, но острые выступы торчали на ее боках, как шипы. Оглядевшись, Динзай ловко вскарабкался на ее вершину, а вслед за ним Колосовский, затем Семен и Дада. Мы с Дадой достали рулетку и измерили останец в окружности, потом в высоту. Прижимаясь щекой к холодному телу гранита, Дада сказал мне шопотом:

— Здесь чорта живи, — и по-удэгейски прибавил: — Какзаму чжугдэ[30].

Я засмеялась, а Дада отвернулся и стал торопить нас итти дальше.

— Очень удобное место для ночлега, — сказал Колосовский, спустившись вниз. — Смотрите, сколько дров! Давайте здесь остановимся.

Но Дада запротестовал:

— Нет, здесь не могу ночевать. Надо итти дальше.

— Почему?

— Нельзя. — Он кивнул в сторону гранитной скалы.

Мы переглянулись и не стали ему перечить.

Позже я все-таки спросила Даду, в чем дело.

— Утесы Мэка слыхала? Арсеньев ходил туда. Плохо было.

В сентябре 1927 года Арсеньев совершал свое последнее путешествие по уссурийской тайге. Достигнув водораздела между рекой Хор и реками Мухэнь, Немпту и Пихца, знаменитый писатель и путешественник очутился перед весьма любопытной загадкой, которую представляли его взору скалы на горном отроге между реками Мэка и Нефикцы.

Вдвоем с А. М. Кардаковым они решили добраться до скал и с высоты птичьего полета осмотреть страну, в которую проникли со стороны реки Пихцы.

Когда Арсеньев заявил сопровождавшим их орочам о своем намерении, те заволновались и четверо из них наотрез отказались итти. Они боялись злых духов.

«Я стал подшучивать, — пишет Арсеньев, — над чортом и иронизировать по его адресу. Тогда ороч П. Хутунка серьезно просил так не выражаться, а то «будет худо».

«Ходи-ходи, — говорил он, — как будет, так и ладно, а ругаться не надо!» Пришлось уступить! Часам к четырем пополудни мы подошли к скалам. Величественное зрелище представилось нашим глазам. Семь гранитных штоков высились кверху. Они действительно имели причудливые формы. Один из них был похож на горбатого человека, опирающегося рукою на голову какого-то фантастического животного, другой — на старуху, одетую в длинную мантию, третий — на гигантскую жабу, четвертый — на нож, воткнутый черенком в землю, и т. д.

Когда мы приближались к ним, какой-то большой зверь бросился в сторону, а затем мы увидели медведя, который тоже пустился наутек… Какое-то особое напряжение чувствовалось в этих скалах, принявших столь странные очертания. Многие века прошли мимо, а скалы и поныне стоят незыблемо, как бы окарауливая сопки и потому нарочно забравшись так высоко. Я поймал себя на том, что на меня утесы Мэка произвели неприятное впечатление. Не хотел бы я быть здесь в одиночестве…»