Новый перевал

— Дерево много в тайге, нас всего пять человек, — нашелся быстро Динзай. — Историческую заметку нужно оставить. Верно?

Через полчаса мы снова были в пути. Шли, вооружившись шестами, с помощью которых легче было взбираться на валежины и спрыгивать вниз. По просьбе Андрея Петровича Нечаева я должна была вести ботанический дневник, делая хотя бы беглые, элементарные записи.

— Вы обратили внимание, что здесь березы уже совсем желтые? — спросил меня Колосовский. — Кстати, я опять забыл, как называется вот этот мох. — Он разжал руку, протягивая на ладони нежную зелень.

— Кукушкин лен.

— Странно.

Весь этот разговор произошел в течение одной минуты, пока Колосовский, намереваясь меня обогнать, ловко взобрался на большой выворотень, спрыгнул вниз и быстро зашагал, догоняя Даду. На сей раз Дада шел впереди. Между прочим, я заметила, что Колосовский не любил ходить по следам другого. Ведь он провел много лет один в походах. Я вижу, как легко шагает он вперед, расчищая себе дорогу. Мелкие сухостойные деревца отводит руками направо, налево. Они трещат, иногда падают. Зеленые елочки поднимаются снова.

Ельники, ельники! Мшистый ковер под ногами пружинит.

Ни с востока, ни с запада — ниоткуда не видно ни единого просвета. Лишь над головой, где смыкаются вершины деревьев, светлеет кусочек неба. То чередуясь между собой, то в соседстве друг с дружкой теснятся ели и пихты. Вы узнаете хозяйку темнохвойного леса по корявой, темной коре и опущенным книзу ветвям. У пихты светлый и гладкий ствол и ветви слегка приподняты, как гусарские усы. Кое-где белеют стволы березы. Это оживляет лес. Кленовые листья, как яркие бабочки, кружатся на ветру.

Но вот деревья редеют, высокоствольная роща, пересеченная звериными тропами, постепенно светлеет. Ели стоят в длиннополых шубах, глядя друг на друга издалека. В покрове прозрачно зеленеет мелкий папоротник, линнея северная, плауны и какая-то легкая, почти воздушная травка.

Нет, лес этот не беззвучный. За ключом, в сопках, свистит серый ястреб. Он протяжно выводит трель. В ельнике у тропы куча перьев — следы недавней битвы. Должно быть, сова попалась в лапы харзы. Так говорят удэгейцы. Я никогда не видела харзы и спросила, что это за зверь. Оказывается, это хищник, родич куницы, но гораздо больше ее.

Для охотника в тайге все загадки разгаданы. Еще утром, когда мы переходили ключ, заваленный колодником, Дада остановился, заметив на бревне следы соболя. Этот маленький дорогой зверь, из-за которого раньше удэгейцы терпели столько обид от алчных купцов, сейчас привлекал внимание охотников не случайно.

Должно быть, здесь много водится соболя, так как удэгейцы то и дело останавливались, распутывая его замысловатый след среди валежин.

— Вот, смотри, — сказал мне Дада, срывая с куста побуревший удлиненный плод актинидии, — такую ягоду соболь любит.

Ночевать нам пришлось в густом ельнике. Едва отыскав между стволами свободный участок, мы все расположились вокруг костра. На этот раз Колосовскому негде было поставить свою палатку. В лесу было сыро, дрова плохо горели. Дым поворачивался то в одну, то в другую сторону. Трудно было выбрать хорошее место и спокойно работать.

— Соболя давай! — крикнул мне Дада, как только я перебралась на другое место, спасаясь от дыма.

Стоя на коленях, он месил тесто. В эти дни наше питание состояло из пресных лепешек «сило» и супа с мясными консервами. «Сило» пекли на вертелах, как шашлык.

— Соболя давай! — повторил Дада вызывающе. У него было хорошее настроение.

— Что это значит? — спросила я.

Динзай ответил:

— Богатый и бедный в лесу ночевали, понимаете? Огонь развели. Вот так сидели: один тут, другой там. Дым идет на богатого. Богатый замерз, плачет, ничего глазами не видит. Дым большой. Бедный говорит: «А мне хорошо, тепло, дым не кусает». Тогда богатый стал просить: «Уступи мне место». Бедный засмеялся и говорит: «Соболя давай…» Перешел богатый на то место, соболя отдал. Опять дым на него идет. Опять богатый стал просить бедняка уступить место. «Соболя давай», — говорит ему бедняк. Пришлось опять соболя отдавать. Перешел на другую сторону богатый. Так всю ночь ходил с места на место, пока всех не отдал.

— А как вы, Дада, — громко спросил Колосовский, — как вы сейчас охотитесь на соболя? Есть у вас план?

Колосовский все-таки умудрился поставить свою палатку и сидел у входа в нее, протянув к огню босые ноги.

— Есть план, — ответил Дада, тряхнув пышным чубом. — Соболя мало убиваем. Совсем мало. Прошлый год ловили живого соболя. Нынче не знаю как…

И Дада стал рассказывать о том, как удэгейские охотники ходили за соболями в верховья притоков Хора, чтобы поймать их живыми для питомника. Соболей доставляли на самолетах куда-то в Приморье. Я обратила внимание, с каким интересом Фауст Владимирович вступил в беседу, обнаруживая осведомленность в сложных делах охотничьего хозяйства. Когда Дада выразил удивление по поводу того, что отстрел соболей сейчас сокращается с каждым годом, Колосовский заметил: