Новый посол

Он увидел во сне отца. Был лес, темный и сырой, — он дышал холодом, лиственной и грибной прелью. Отец шел впереди, а Глеб — поотстав. Они шли долго, и расстояние между ними становилось все больше. Вначале Глеб видел голубую рубашку отца с темным пятнышком меж лопаток — путь был нелегким, — потом она растушевалась в зарослях. Были слышны только хруст старой листвы под ногами и шум веток, которые отец успевал отводить, да голос, как обычно строго-настойчивый: «Не отставай, не отставай, Глебушка!» Глебу надо было бы крикнуть: «Ноги приморились, я устал!» — но у Глеба был характер отца — скорее упадет, чем взмолится о помощи. А в лесу становилось все темнее — старые деревья, обступившие их, дышали студеностью, какой не было прежде, и небо, заслоненное многослойной листвой, отдалялось все дальше. Казалось, все померкло, только светил голос отца, только голос этот вел: «Не отставай, не отставай, Глебушка!» Но голос этот иссякал, иссякал, казалось, неодолимо, а потом и совсем померк: «Глебушка-а-а-а! И разом все переменилось: отец подхватил Глеба и поднял над головой, поднял так высоко, что листва темного бора осталась внизу и в глаза хлынул свет солнца, — Крымов проснулся. Перед ним стояла старая женщина, и ее ноги были похожи на турецкие шашки, как у мужа.

— Мацумото-сан... — Она вздохнула страдальчески, и ее маленькая рука, действительно угольная, робко раскрылась. — Таблет?..

Старик полулежал в неудобной позе, подобрав ноги; он замер в том положении, в каком застал его приступ. Вся его фигура выражала страх и ожидание — он был сердечником и знал, как это серьезно. Левая рука его была далеко отведена, он точно высвобождал ею сердце. Он втянул голову в плечи, стал меньше, чем был всегда, закрыл глаза.

Женщина поднесла к губам старика валидол, — казалось, он принял белый круглыш, не размыкая рта, глаза его оставались закрытыми. Его лицо вначале выражало боль, которая застигла его в момент приступа, потом муку мученическую, потом безразличие, почти апатию, потом спокойную решимость, будто он приготовил себя к худшему, самому худшему.

Крымов подумал, что эти перемены в лице старика будто ударяют и его по сердцу. Бывает же так в жизни: этот человек, которого только накануне он не знал напрочь, казалось, завладел им в такой мере, что его беда стала бедой Крымова. Конечно же его сблизил с Крымовым отец, те несколько слов, которые донес старик из далекого мира, в котором жил отец. Но, наверно, не меньшим было то человеческое, что рассмотрел Глеб Александрович в старике и что тот явил, как казалось Крымову, по доброй воле, доброй...

Сердце отпускало — к лицу вернулись краски; старик вытянул ноги — они лежали вразброс, тонкие стариковские ноги, но их уж не мотало так, как это было только что, хотя удержать их было труднее, чем прежде, скаты самолета сейчас коснулись земли, самолет бежал по бетонной дорожке.

Когда Крымов сошел на землю, первое, что он сделал, — отыскал в толпе старика и старуху. Они медленно удалялись. В том, как они держали друг друга за руки, сказывалось, что все происшедшее в самолете понято ими до конца. Они уже скрылись за стеклами большой двери аэровокзала, а Крымов все стоял и смотрел им вслед.

Глеб Александрович так бы простоял долго, если бы его не окликнул Пугачев, — он окликнул Крымова и вытянулся как струна.

— Да куда вы смотрите? Вот он, протокол министерский!

Действительно, с той церемонной бравадой, какую только можно представить, к Глебу Александровичу приближались чины министерства. Протокол интернационален более, чем иные службы дипломатии, печать этой интернациональности он носит едва ли не на лбу... Крымов запамятовал, фатально запамятовал, что предстоит еще встреча, еще одна, — он полагал, что главная состоялась... Надо же так: всю дорогу только и думал о встрече на аэродроме, гадал, какой она будет, и вдруг забыл...

ИЗ ДНЕВНИКА АТТАШЕ

Самолет пересек Прут и пошел на посадку. Река не воспринимала движения ветра, в то время как пшеничное поле было заметно всхолмлено. Май ощущался в червонном отливе хлебов, в погустевшей зелени дубрав, в блеске садов — они тут доцветают и в мае.

Их встретил представитель штаба фронта, назвался полковником Крупновым, по поручению командующего поприветствовал гостей на освобожденной земле, отыскал взглядом строй «виллисов», стоящих на обочине взлетного поля, и предложил показать город.

Шевцов смотрел на полковника и думал: не зря командующий остановил свой выбор на Крупнове, доверив ему представлять фронт в отношениях с гостями из Москвы. Чем-то значительным Крупнов должен был импонировать командующему и, быть может, на командующего походить. Генерал, возглавляющий фронт, много лет был комиссаром, слыл в армии человеком эрудированным, знал языки... Кстати, последнее отличало и полковника, который, представившись Вермонту, попробовал заговорить с ним по-английски. Но ироничный Вермонт дал понять полковнику, что решительно нет необходимости обращаться к английскому.