Новый Раскольников

в домах иных ни света, ни тепла.
бойницы окон пялятся в пространство,
собой являя воплощенье зла
(на первый взгляд так может показаться),
и, если ближе подойти, снаружи
пытаясь разобраться «что там? ну же!»
за патиною пыльного стекла,
твой мозг пронзает тонкая игла
тревожного дрянного беспокойства,
неясного мистического свойства,
как будто в летний зной дохнуло стужей.
так неуютно, странно, словно в душу
твою проник бесцеремонный мрак
и шарит там. — так пьяница в кармане
своём найти пытается пятак,
что пропит был вчера ещё, в дурмане
похмельном раздражён и полупьян,
и удивлён, что пуст его карман.

ни света, ни тепла в иных домах,
но что-то манит внутрь, — любопытно,
откуда этот непонятный страх?
снаружи ничего, увы, не видно!
откуда эта аура вокруг? —
ни пенья птиц, ни шороха, ни звука.
вдруг там гигантский прячется паук,
который всё пожрал в округе, вдруг
там кто-нибудь лежит — ни ног, ни рук,
лишённый нюха, зрения и слуха,
и ждёт когда спасут его, без стука
войдёт герой отважный и спасёт.
и вот тебя уже к двери несёт.
что затаилось там? — поди, проверь!
и ты толкаешь запертую дверь.

дверь поддаётся, раздаётся скрип
заржавленных петель, внутри темно,
несёт помойкой, где-то за стеной
бачок сливной журчит. похож на хрип
невнятный звук. пройдя по коридору
ты попадаешь в некую темницу,
весьма напоминающую нору, —
в ней смрад такой, что задохнуться впору,
как будто там издох огромный боров, —
в клетчатке жирной есть чем поживиться
червям и мухам, чем попировать.
ты переводишь взгляд свой на кровать,
испуганно увидеть ожидая
картину жуткой бойни, но — пустая
кровать, что справа от входной двери.
никто ещё не умер. отомри.

в норе живет замшелый мутный кент,
любитель канапе и политеса,
радетель конопляного процесса,
он некогда изрядный был повеса,
теперь он абстинентный импотент.
в его мозгу не плесень, но — гнильца.
его глаза навыкате, пустые,
дебильность выражению лица
отчасти придают. когда мосты и
проспекты Петербурга эта рвань
неверною походкой посещает,
его персоной матери стращают
детишек малолетних: «эка пьянь
гляди идёт, коль будешь непослушен,
таким же станешь или даже хуже!»

да вот он сам: сидит на канапе,
таращит зенки, мутные, в пространство,
невнятно произносит слово «здравствуй»
и пакши тянет жадные к тебе.
он говорит: «приятель, помоги!
я в этом гнусном склепе подыхаю,
судьба моя нелёгкая, лихая».
но ты его не слушай, ты беги
от этого фуфлыжника, пока
ты сам не пропитался душным смрадом,
с подобной дрянью находиться рядом
чревато, речь его подобна яду,
поверь, дружок, опасность велика. —
сперва он подольстит тебе, слегка
елея в уши хищно подольёт,
потом возьмёт по полной в оборот.

он этот трюк проделывал не раз. —
заманит любопытного в тенёта
своей халупы, включит идиота
и ну морочить гостя. может в пляс
пуститься, беспонтовый, неуклюжий,
как будто кто ему напялил лыжи
и на асфальт поставил. либо рожу
какую скорчит, буркалы вращая,
иль засвистит, как закипевший чайник
на чахлой плитке. спросишь: «для чего?» —
чтоб посетитель пожалел его
и денег дал, к примеру, иль жратвы,
к работе не способен он, увы.

всё б ничего, но этот фармазон
всё время норовит вцепиться в руку,
что кормит эту гнилостную суку.
не искушай фортуну, выйди вон.
пока рука твоя ещё цела,
и ты способен сам найти дорогу
наружу — прочь беги, оно убого,
оно способно потреблять и только.
тебя сюда кривая завела.
пока не стала ноша тяжела,
покинь обитель этого козла!

ни света, ни тепла в домах иных,
и никогда не будет, хоть ты тресни. —
морозной ночью, в летний день воскресный
они полны угрюмой тишины.
в сплетенье коридоров, комнат, лестниц
трухлявый разум спит и видит сны.